Что тут началось! Бунтари налетели на книжицу, словно коршуны на ягненка. Стопка нарезанной бумаги с напечатанными на ней буквами казалась им порталом в параллельную вселенную. Новое сочинение чуть не порвали, выдергивая друг у друга из рук. Наконец, Новгородцеву удалось завладеть прокламацией.
Перед тем, как начать читать ее вслух, Борис проглядел выходные данные. Тираж пятьсот экземпляров, издательство родного университета. Ну и ну! Кто бы мог подумать, что их провинциальный город, промышленный, достаточно крупный, но совершенно не примечательный, такой, из которого хоть целый день скачи, никуда не доскачешь! — не только сделался эпицентром политического скандала, не только превратился в родину нового режима, но и стал главным гнездом той силы, которая (Новгородцев в этом не сомневался) призвана этот режим уничтожить! Наверное, Филиппенко выбрал для издания своих сочинений этот город, потому что именно отсюда пошла по стране легенда о подмене царя. И, главное, рукописи умудрился переслать, вот ведь молодец какой! «И как только наш университет осмелился это напечатать?! — думал Борис. — Не думал, что местные преподы на такое способны! Уважаю!»
Ему дали фонарик и он стал читать. Под потолком тесной прокуренной комнаты зазвучали торжественные слова о губительности псевдославянофильского царства, об уничтожении всего русского под предлогом борьбы с иностранным, о неразделимости России и всего остального мира, об экономическом провале политики царя Дмитрия и о поддельности письма от Прошки к Софье. Молодые люди слушали в тишине.
— Всегда знала, что письмо поддельное! — воскликнула одна из девушек.
— Да какое это имеет значение?!
— Может, старый порядок и был основан на реформах ненастоящего императора… зато при нем, по крайней мере, было электричество… у народа!
— Да нет же, о том, что письмо настоящее, не может быть и речи!
— Все равно этого никто уже не узнает.
— Вполне можно допустить и то, что оно настоящее, но даже и в этом случае…
— Оно просто не может быть настоящим! Борис, подтверди!
И тут Борис почувствовал, что настал момент истины. Движимый непонятной силой, он поднялся во весь рост и провозгласил:
— Товарищи! Письмо не настоящее! Я заявляю это со всей ответственностью, потому что… потому что его сделал я.
Все замолкли. «Что я натворил!» — пронеслось в голове у Бориса. Он уже хотел начать оправдываться, как вдруг…
— Ура! — закричал кто-то.
— Ура-а-а! — присоединились остальные.
— Тайна подделки раскрыта!
— Да здравствует Борис Новгородцев — разоблачитель фальшивого письма!
— Борис открыл нам правду!
— Теперь у нас есть неоспоримый аргумент против монархистов!
— Молодец, Боря!
— Качай его, ребята!
Бориса подхватили и, несмотря на его протесты, действительно начали качать. Теперь у Новгородцева была новая роль: роль человека, знающего о фундаменте режима нечто такое, что непременно его разрушит.
— Знаете что? — воскликнула одна девочка, когда Бориса наконец опустили на пол. — Хватит тут сидеть! Пора переходить от слов к делу! Лично я сейчас же собираю вещи и отправляюсь в Москву штурмовать Кремль!
«Поздравляем с началом нового учебного года!» — гласила надпись на транспаранте над входом в университет. В сложившихся обстоятельствах поздравление звучало как насмешка. Преподавательский состав уменьшился вдвое: после трехмесячной задержки зарплаты и отпускных половина профессоров предпочла переквалифицироваться в рыночных торговцев, хлебопеков и маляров. Новый ректор выбросил из окон какие-то документы, оставшиеся от прежнего руководства, сдал аудитории внаем и каждый день, поддаваясь необъяснимым перепадам настроения, переписывал учебные курсы по всем предметам. На истфаке по-прежнему был разброд и шатание: чокнутый декан и смешанный, научно-лженаучный преподавательский состав за лето так и не смогли определить, что читать, как читать, кому читать и читать ли вообще. В связи с этим занятия не начались ни первого сентября, ни второго, ни третьего, ни десятого. Студенты старших курсов «вели научную работу» на дому, писали курсовые и занимались по монографиям. Первокурсников отправили в колхоз, да не на пару дней, как это было обычно, а на целый месяц. Какой важной ни была история для царства Дмитрия Первого, репа оказалась важнее, тем более что картошку, «чертово яблоко», внедренное императором-шпионом начиная с этого года решили не сажать.
Сочувственно поглядев на стайку первокурсников, облаченных в болоньевые куртки и резиновые сапоги и вооруженных пластмассовыми ведерками, Андрей поднялся по ступеням центрального входа. В фойе было пусто. Столовая не работала, гардероб не работал, лоток с книгами не работал, собственное подразделение охраны порядка (ребята в пятнистой форме обычно сидели у входа, проверяя документы) расформировали. Вынырнувший из бокового коридора человек со скрученным листом ватмана под мышкой в первую секунду показался недоразумением. Андрей, приглядевшись, узнал Ивана.
Когда Филиппенко приблизился, его друг вешал на стене плакат с призывом принять участие в антимонархической демонстрации.
— Ого! — сказал Андрей.
Приятель вздрогнул и обернулся.
— Нельзя же вот так, — возмутился он, — подкрадываться сзади и пугать!
— Думал, я агент царизма? — улыбнулся кандидат.
— Ничего смешного! — снова взвился Ваня. — В наше время можно всякого ожидать! Похоже, в нашем университете каждый второй — царский агент! Вчера они посадили Филиппенко, сегодня запретили его сочинения, а завтра будут расстреливать инакомыслящих. Хотя нет, расстрел это по нашим временам слишком по-западному! Царь посадит их на кол!
— Постой, — удивился Андрей. — Запретили сочинения Филиппенко? Ты о чем? Его лженаучные бредни, кажется, никогда не были в почете: ни сейчас, ни при президентах?
— Ё-моё, Андрей, когда ты начнешь следить за общественной жизнью!? — накинулся на него аспирант. — Вроде и диссертацию защитил, уже можно поинтересоваться, что в стране творится!
— Ближе к делу.
— Филиппенко больше не занимается лженаукой! Он выпустил настоящее историческое исследование, в котором развенчал славянофильскую ахинею! Да-да, не удивляйся: выпустил. Написал и смог опубликовать, несмотря на тюремное заключение!..
— Вообще-то, это мой диссер, — перебил Андрей.
Иван отмахнулся:
— Брось свои шуточки! Мы ошибались в Филиппенко! Это настоящий мыслитель, настоящий борец за правду! Он опубликовал разоблачительную прокламацию о царском режиме. Неделю назад по предложению боярской Думы Дмитрий запретил эти сочинения. Вчера «Даждьбожичи» сожгли их в прямом эфире на Красной площади: если б дали электричество, то я бы посмотрел! Говорят, Филиппенко впаяют новый срок, как будто одного ему мало!
— Значит, ты теперь против царя… «Славянофильская ахинея» или как ты там выразился?
— А как еще это можно назвать, Андрей?! Разве кто-то из здравомыслящих людей еще поддерживает этого чёртового Лжедмитрия и его чертовым национализмом?!
— Но не так давно ты сам носился по универу, призывая окружающих пикетировать американское консульство и защищать национальную самость!
— Я? — изумился Иван.
— Ну конечно.
— Не помню.
— Как не помнишь?! Мы встретились прошлой осенью возле ученого совета, я ходил отдавать свои документы.
— Да что за ерунду ты несешь!?
— Неужели у тебя такая короткая память?
— Да ну тебя к черту! — снова взорвался Иван. — Хватит грузить меня всякой белибердой! Лучше приходи на демонстрацию в понедельник, вот что я тебе скажу, приятель!
— Ты что-то нервный в последнее время, — заметил Андрей.
— Будешь тут нервный! С работы уволили.
— Надсмотрщики над продвигателями больше не в чести?
— Моя должность называлась «супервайзер над промоутерами», Андрей! Выражайся по-человечески!.. И кстати… Ведь ты не куришь?
— Не курю.
— Продай талоны на сигареты!
Карточную систему ввели с первого сентября: разоривший страну царь утверждал, что уравнительная дележка по нормативу соответствует духу русской соборности. С Иваном в первую же декаду произошло несчастье: мать, не посоветовавшись, решив, что помогает сыну избавляться от вредной привычки, обменяла его сигаретные талоны на два килограмма чечевицы. Именно в этом крылась причина повышенной нервозности аспиранта.
— За пятнадцать «димочек» сговоримся?
— Ассигнаций не приемлю! Эта бумага скоро ничего не будет стоить. Только натуральный обмен! — деловито отозвался Андрей.
— Ладно! — вздохнул Ваня. — Сколько банок земляничного варенья тебя устроят?
Пять минут спустя, устроившись в самом укромном уголке университета — на верхней площадке боковой лестницы, почти все входы на которую (как и вообще почти все выстроенные на случай пожара коммуникации в России) были закрыты, — Андрей звонил Анне. Он не знал, чего хотел больше: поделиться новостями или просто услышать ее голос. Предварительно посмотрел на часы: Анна в школе, но сейчас как раз время большой перемены.
