Греки со своей стороны плотно заполнили городские стены, стремясь разглядеть своих противников. Наверняка и они ощущали трепет. Последней крупной армией крестоносцев, проходившей через Византийскую империю, была армия Фридриха Барбароссы, которая в 1189–1190 годах не ответила на вызов и прошла по их землям. Воинственные уроженцы Запада воспринимались угрозой для Константинополя со времен Первого крестового похода, и многие из греков считали, что крестовые походы были лишь предлогом для нападения на их город.[368] До сих пор эти опасения не оправдывались, но в 1203 году среди европейцев присутствовал претендент на императорский титул, что делало опасность сильнее, чем когда бы то ни было. Существовало и еще одно различие с прошлыми случаями: теперь армия угрожала Константинополю с моря, в то время как раньше город мог бояться только сухопутных сил. Присутствие же на флоте крестоносцев царевича Алексея делало опасность небывалой.
Свежий попутный ветер заставил флот пройти мимо предполагавшейся стоянки у Монашеских островов, и крестоносцы направились к материковой части Малой Азии, где стали на якорь близ императорского дворца Халкидон, против основной части города, лежавшего в двух милях отсюда через Босфор. Естественно, знать разместилась в самом дворце, «одном из самых прекрасных и очаровательных», по словам Виллардуэна.[369] Был разбит и палаточный лагерь, в котором обосновались рыцари и пехотинцы. Лошадей перевели на берег, вновь осторожно приучая их к terra firma{32} после недель, проведенных в море. Крестоносцам повезло, поскольку урожай был только что собран и лежал в скирдах, словно давая возможность забрать столько, сколько необходимо. Это, разумеется, указывало на отсутствие серьезной подготовки к войне со стороны Алексея III: оставить противнику легкодоступное продовольствие в пределах легкой досягаемости от города, который враг собирается осадить, было непростительным промахом.
Спустя два дня крестоносцы переместили весь свой лагерь еще на три мили вверх по восточной стороне Босфора в другой императорский дворец — Скутари. Они по-прежнему собирали все возможные продовольственные запасы, готовясь к осаде. Тем временем Алексей III решил ответить на угрозу, выдвинув войска из Константинополя и закрепив за собой позицию на европейской стороне напротив крестоносцев с целью предотвращения их высадки здесь. В конце июня 1203 года две армии стояли друг напротив друга по разным сторонам Босфора, ожидая начала боевых действий.
ГЛАВА 9
«Ни в одном городе столь малое количество людей не осаждало такое множество»
Первая осада Константинополя, июль 1203 года
Оставалось еще две возможности избежать столкновения. Во-первых, можно было убедить крестоносцев удалиться; во-вторых, с согласия императора Алексея III или без такового греки могли открыть ворота царевичу и позволить ему вернуть себе власть над городом и империей.
Первым пришлось действовать императору. 1 июля разведывательный отряд крестоносцев примерно в девяти милях к востоку от своего лагеря разбил наголову крупное подразделение греческих рыцарей. Крестоносцы захватили много боевых коней, а также мулов, византийцы спаслись бегством. Угроза со стороны воинства Запада была очевидной, как и урон, нанесенный греческому боевому духу. Возможно, именно в этот момент императору следовало начать дипломатические переговоры.
На следующий день Алексей III послал уроженца Ломбардии Николо Россо из первых рук выслушать о причинах прибытия крестоносцев в Византию и получить объяснения их действиям. Несомненно, ему было приказано собрать по возможности больше информации относительно сил крестоносцев, что составляло обычную часть функций любого дипломата. Николо надлежащим образом доставил послание императора руководителю экспедиции, маркграфу Бонифацию. Некоторые опасались результатов посольства. Гуго де Сен-Поль вспомнил старые подозрения насчет двуличия греков: «нам не нужно просьб греков и их даров».[370] Удостоверившись в наличии верительных грамот, Бонифаций предложил послу обратиться к знати. Посол задал естественный вопрос: почему крестоносцы, поклявшиеся обрести Святую землю и Гроб Господень, теперь угрожают Константинополю? Император Алексей наверняка знал, что они испытывают нужду в продовольствии и деньгах. Если потребность состоит только в этом, Николо счастлив уверить их, что император готов обеспечить их всем необходимым, если они готовы удалиться.
Под глянцем дипломатической вежливости таилась и угроза: «Если вы откажетесь уйти, то он [император Алексей III] вынужден будет нанести вам ущерб, хотя и против своего желания. Будь вас даже в двадцать раз больше, если бы он решил сражаться, то вам не удалось бы покинуть наши земли без огромных потерь, не потерпев при этом поражения»[371]. Эти слова указывали на уверенность императора в огромном численном перевесе своей армии — хотя, как показали события предыдущего дня, ее боевая эффективность была не столь высока.
Для ответа крестоносцы избрали Конона Бетюнского. Конон был старшим среди присутствовавшей знати, а кроме того был известен как искусный сочинитель «сhansons de geste»{33} и как красноречивый оратор. Конон изящно обратил вопрос Николо к нему самому:
«Любезный господин, вы сообщили нам, что ваш господин заинтересован причиной, по которой наш господин и знать вступили в его владения. Наш ответ таков: мы вступили не в его владения, поскольку он несправедливо владеет этой страной, не считаясь ни с Господом, ни со справедливостью. Владения эти принадлежат его племяннику, который восседает на престоле среди нас».
Таким образом, Конон изложил оправдание крестоносцами своих действий — исправление зла, причиненного императором Алексеем III своему брату Исааку Ангелу и племяннику, царевичу Алексею. Как и византийский посланник, Конон завершил свою речь угрозой: если император согласится подчиниться царевичу, они предоставят ему достаточное количество денег, чтобы жить в роскоши, «но в противном случае пусть молится, не рискуя появляться здесь снова».[372] Внешне настрой крестоносцев казался бескомпромиссным. Однако фактически они тоже очень хотели бы избежать сражения. Кроме простого самосохранения, здесь крылось желание избежать потери достойных людей и ресурсов, поскольку они все-таки хотели достичь конечной цели и победить в сражении за Святую Землю.
Дож задумал использовать последнюю уловку, чтобы избежать сражения: он решил представить царевича Алексея жителям Константинополя в надежде, что народное мнение заставит узурпатора уступить трон, а его племянник вернется к власти. Лидеры крестоносцев одобрили эту идею.[373] Написанное ими в конце лета 1203 года письмо, широко известное в Западной Европе, ясно дает понять, что крестоносцы были совершенно уверены в волне народной поддержки молодому царевичу со стороны жителей Константинополя. Они пришли в Византию, «убежденные надежными источниками и доводами в том, что мощная городская фракция (и часть империи) с нетерпением ожидают прибытия государственного [императорского] двора… [царевича] Алексея…»[374]
Очевидно, такие слухи стали основной причиной, по которой крестоносцы вообще согласились вести дела с царевичем. Хотя уже появлялись признаки, говорящие о том, что найти ему поддержку будет как минимум нелегко. Гуго де Сен-Поль в письме в Европу упоминает о том, что когда крестоносцы впервые прибыли в Константинополь, то были «изумлены и ошеломлены тем, что никто из друзей или семейства бывшего среди нас молодого человека не пришел, чтобы рассказать ему о положении в городе».[375] Возможно, они пришли к выводу, что царевич должен более громко сообщить о своем присутствии.
Дож и маркграф Бонифаций вместе с царевичем Алексеем погрузились на вооруженную галеру, тогда как остальная знать следовала за ними на девяти кораблях. Под флагом перемирия молодой царевич со своими спутниками подошли к самым стенам Константинополя и, крестоносцы вскричали: «Вот ваш настоящий господин!» Они заявляли, что император Алексей III не имеет права на императорский трон, поскольку он ослепил Исаака и несправедливо захватил власть. Они пытались побудить широкие массы к поддержке царевича — вновь, впрочем, не обходясь без угрозы: «Если вы смолчите, мы будем вправе поступать с вами жестоко».[376] Робер де Клари отмечал, что никто в городе не знал царевича и вообще ничего не ведал о нем.[377] Возможно, здесь сыграло роль негодование на насильственные методы крестоносцев — или же, как считал Виллардуэн, страх репрессий со стороны Алексея III: «Ни один человек из всей страны или города не осмелился заявить о том, что он готов принять сторону царевича».[378]
