панаму, не обращая внимания на подначки моих соотрядников. Лучше буду отшучиваться, чем опять все кровищей изгваздаю.
Было хорошо. Я больше не чувствовал той невидимой стены, которая отделяла меня от этой реальности. Мне нравилось бегать, купаться, спать, болтать с ребятами о всякой очень важной ерунде, я даже перестал уже думать, что это ерунда, мне действительно было интересно и прикольно. Жесткий распорядок дня стал уже как будто привычным, хотя сколько тут от начала смены прошло-то всего?
Мамонов, который мне не понравился сначала, оказался отличным парнем. Пожалуй, самым взрослым из всех, видимо ему крепко досталось в жизни. Отряд, который сначала показался мне чуть ли не клубком змей, неожиданно стал производить впечатление слаженного коллектива.
Моя мама, в смысле, ио воспитателя Вера Ивановна никак нас не доставала, мы ее тоже. Игорь не отсвечивал ни в этот день, ни на следующий. И вообще оба этих дня прошли на удивление спокойно и по накатанной. Я честно наслаждался буквально каждой минутой, даже когда скучал возле знамени дружины. Было так пронзительно хорошо, как, наверное, даже в детстве не было.
Мы вернулись в отряд после ужина. Никаких срочных дел у отряда не было, готовиться к мероприятиям было не надо, так что все занимались своими делами — девчонки сплетничали и хихикали, Мамонов, Марчуков и Мусатов играли в подкидного дурака, опять где-то умудрились достать колоду карт. Четверо активистов разложили на столе на веранде лист ватмана и рисовали на нем будущую стенгазету.
Я валялся на диване и смотрел в потолок из крашеной фанеры, прибитой мелкими гвоздиками. С одной стороны, я чувствовал себя совершенно счастливым. С другой… А что дальше? Сейчас восьмидесятый, через два года бровастый генсек с орденским иконостасом на груди покинет этот мир под совместный гудок всех заводов, начнется чехарда, потом вынырнет Горбачев, все обрушится, настанут кошмарные девяностые… А я? Мне придется пережить это все заново? Мироздание предоставило мне новую возможность? В прошлый раз в эпоху перемен я вошел десятилетним. Зато сейчас у меня есть все шансы или поучаствовать в разделе пирога и урвать себе кус пожирнее, или… Или что? Предотвратить это все? Сделать так, чтобы Советский Союз пережил все потрясения и гордо шагал дальше под своим красным знаменем?
Но тогда маловато просто выполнять распорядок дня и шушукаться в ночном лесу с симпатичными пионерками. Надо как-то… Что? Я же знаю все наперед, а значит у меня огромная фора перед местными обитателями…
Или может у мироздания на меня другие планы совсем? И я тут размечтался амбициозно, как я воссяду в кресло генсека в двухтысячном и буду помахивать с трибуны мавзолея марширующим военным в День Победы, а на самом деле мне нужно сделать что-то совсем другое?
Я подумал про Карину. Загордился мысленно, вспомнив, как она засветила тому козлу в нос. Молодец, девчонка. Жаль, что я не могу тебя поддержать сейчас.
Я посмотрел на склонившуюся над будущей стенгазетой Шарабарину. Или могу? Просто не Карину, а другую девчонку. Или парня… Я перевел взгляд на развалившегося на другой стороне дивана Мамонова. И Шарабарина, и Мамонов выглядели самозабвенно-самоуверенными. И были чертовски уязвимы…
На крыльце раздались шаги. Скрипнула дверь. Мамонов спешно сгреб карты и сел на них задницей. Хихикающие сплетницы замолчали. Редколлегия распрямила спины и повернулась к вошедшим.
— Ну что, второй отряд, я выношу вам свою благодарность за сознательность, — весело сказала моя мама и хлопнула в ладоши. — Мы не доставили друг другу никаких проблем, так что расстаемся друзьями и увидимся на зарядке. Ну и позвольте вам представить нового воспитателя. Хотя он и сам представится.
Из-за ее спины вышел невысокий мужчина или скорее все-таки парень, тридцати ему наверное не было. На носу — квадратные очки в толстой роговой оправе, светлые волосы в художественном беспорядке. Одет в мятые летние брюки и клетчатую рубашку, один край которой выбивался из-под ремня. Он сбросил с плеча такой же как и у меня рюкзак.
— Дети, здравствуйте! — сказал он очень знакомым голосом. — Меня зовут Сергей Петрович. Я ваш новый воспитатель до конца этой смены. Только вам придется взять надо мной шефство, потому что я совсем неопытный, а вы вон какие взрослые…
Не узнать его я не мог.
Потому что это был мой отец.
Следующий день начался с какого-то бурного оживления, которое я сначала не понял. На утренней зарядке старшие отряды вели себя как обычно, зато малышня была шумной и невнимательной. Детишки невпопад скакали, хихикали, упражнения делали кто в лес, кто по дрова, а моя обычно суровая к таким вещам мама как будто этого и не замечала.
— Что это сегодня такое с мелкими? — спросил я у лениво приседающей рядом со мной Цицероны.
— Конфеты предвкушают, — дернула плечом девушка.
— А? — не понял я.
— К тебе что, никто не приезжает сегодня? — Цицерона бросила на меня недоумевающий взгляд. — Родительский день же.
— Ааа! Дошло! — я рассмеялся. — Совсем забыл про него.
Понятно. Младшие радуются приезду родителей, кто-то наверняка надеется убедить забрать их из этого кошмара, кто-то соскучился, а кому-то хочется вкусненького. Теперь ясно, почему из всех планов на сегодня на доске только «Чистый час». Какой смысл планировать мероприятия, если все равно половина лагеря будет безвылазно сидеть возле ворот, в ожидании приезда родственников.
Впрочем, меня эта новость не сильно всколыхнула. В каком-то смысле у меня родительский день продолжается с самого приезда в этот лагерь. А теперь вот к маме добавился еще и отец. Вот он не особенно изменился, практически таким я его всю жизнь и знал — немного нелепым и добродушным. Он не похудел и не растолстел, разве что очки к преклонному возрасту сменил на более элегантные. А вот от клетчатых рубашек так и не отучился. Вчера вечером он немного пообщался с отрядом, и вроде даже ребятам понравился. Учителем он не был, его отправили от профкома завода за какие-то плюсы в профсоюзную карму и бонусы для вступления в партию. В детали он не вдавался, но стало понятно, в чем дело. Если мама в принципе скрывала свое прошлое, обрывая все разговоры о ее юности, то отец о своей жизни рассказывал довольно много. Он закончил политех и работал инженером. Сначала в Новокиневске, а потом в Нижнем Новгороде. Если эта смена в лагере была его единственным педагогическим опытом, то, в общем-то, неудивительно, что он об этом промолчал.
С ним оказалось и сложнее, и проще, чем с мамой. Проще, потому
