рисовать, и фото у тебя хорошие получились, особенно для первого раза. Глаз верно поставлен, так в чём проблема?
— Знаешь, — она задумчиво звенит ложкой в кофейной чашке, — я с детства не была сама по себе. Даже в детском садике, когда люди слышали мою фамилию, сразу спрашивали, а кто твой папа?
— Понимаю, — киваю я.
— Нет, не понимаешь, — горячится она. — Я, когда в первом классе «Колобка» из пластилина слепила, меня первым делом спросили: «Тебе, что, папа помогал?» Все 10 классов учительница по ИЗО была уверена, что за меня все рисунки отец делает. Весь мой курс думает, что я благодаря его связям в институт поступила. «Грищук может вместо дипломной работы „Чёрный квадрат“ Малевича сдать, и ей всё равно пятёрку поставят», — ехидно передразнивает она кого-то.
Теперь мне многое становится понятным. В деньгах Кэт не особо и нуждается. Её подпольная студия звукозаписи и игра в «королеву фарцы» — это попытки доказать всем, а прежде всего самой себе, что она чего-то, да стоит.
Сама. Без папиного имени. Такой затянувшийся подростковый бунт.
— Ты фамилию сменить не думала? — на полном серьёзе спрашиваю.
— Думала, — кивает Кэт, — папа обидится. А я не хочу его расстраивать, он-то не виноват. И так…
Догадываюсь, что она про фамилию матери. Как я и подозревал, это серьёзный щелчок по отцовскому самолюбию.
— Дурёха — ты, — говорю.
— Чего⁈ — она вскидывает ладонь, — сейчас по лбу получишь за такое.
— А кто ты ещё есть? — спрашиваю. — Думаешь, я не помню, что ты не хотела в «стекляшке» выставляться? Другой бы за такую возможность когтями цеплялся бы. А ты просто спускаешь свой талант на ветер.
— Так ведь опять скажут, что папа протолкнул…
— Да плевать! — убеждаю. — Всегда найдутся те, кто объяснить чужой успех папой, мужем, связями, взятками, везением… А всё потому, что так эти людишки оправдывают…
— Свои неудачи? — перебивает Кэт.
— Если бы неудачи, — качаю головой, — чаще всего они настолько боятся провала, что вообще ничего не делают. Ведь если не выставляться, то и провалиться невозможно. Но ты ведь не боишься?
— Нет, конечно, — фыркает Кэт, — волнуюсь, конечно. Но… слушай, я никогда об этом в таком свете не думала…
— Давай так, — предлагаю, — поспорим⁈
— На что? — не понимает она.
— Забьёмся, кто первый персональную выставку в «стекляшке» сделает⁈ — я протягиваю ладонь, — ты — художница, я — фотограф. Утверждаешь, что тебе это — раз плюнуть? Так докажи!
— Это нечестно! — смеётся Кэт. — У тебя нет ни единого шанса. Ты нарочно, да? Я не буду?
— Менжуешь? — говорю. — Струсила, слабачка⁈
Она тут же вспыхивает.
— Забьёмся! — узкая прохладная ладошка оказывается в моих пальцах. — На что⁈
— Давай… если ты проиграешь, то должна мне фотосессию. И без всяких там купальников… Ню! Согласна⁈
— А ты? — она прищуривается. — Что с тебя, если проиграешь?
— Если я проиграю, то готов тебе позировать, — говорю. — Точно в таком же виде.
— Да ну⁈ — Кэт хохочет. — Серьёзно⁈
— Ладно тебе, — отвечаю. — Ты, что, хочешь сказать голых мужиков никогда не видела⁈ Не позировали вам? Знаю я вас, художников. У вас это нормальным считается.
— Позировали, но… Ну, смотри, ты сам напросился!
Она быстро разбивает наше рукопожатие второй ладонью.
— Слушай, — спрашиваю, — не знаешь, тут шампанское есть? Надо же отметить нашу сделку.
— Ты точно псих, — Кэт всё ещё смеётся, — есть. Тут даже коньяк есть. Просто обеденный перерыв, вот и скромничают все.
— Ну у нас ведь не перерыв, мы ещё даже не начинали, — говорю.
Шампанское приносят тёплым, зато бокалы красивые. Хрустальные, резные, настоящие. Не какая-нибудь пластиковая фигня.
Весёлые пузырьки лопаются на нёбе, а затем в голове, и долго гуляющее где-то поблизости ощущение праздника, наконец, приходит.
* * *
Уже вечером, оказавшись дома и задумчиво пережёвывая жареную картошку, приготовленную наконец-то переселившейся домой мамой, я не могу поверить, что это бесконечный, полный событий день всё-таки закончился.
— А у нас в Доме Культуры сегодня Молчанов был, — говорит вдруг мама, не переставая хлопотать у плиты, — они новый киноаппарат смотрели, который из области привезли недавно.
— И что, удачно? — поддерживаю беседу.
— Удачно, но дело не в этом, — отмахивается от вопроса мама, — так я его всё-таки поблагодарила за ремонт крыши! — произносит она чуть ли не с вызовом. — Столько лет никто про неё не вспоминал, а при нём сделали, наконец!
— Что ответил? — спрашиваю, уже чуя неладное.
— Знаешь, что удивительно, — отвечает мама, — он сказал: «А разве вам не в прошлом году её отремонтировали? Помню, как лично средства выделял…». Совсем закрутился мужик…
«Топ, топ, топ», — топают кеды по убитой до каменного состояния грунтовке.
Ранние подъёмы давно уже стали для меня нормой. Даже странно, что в прошлой жизни я считал себя совой. Обожал работать до утра и валяться в постели до самого обеда.
Может, и вправду, дело не в биоритмах организма, а в самой обыкновенной привычке.
Хотя, возможно, и наоборот, тело-то у меня теперь другое. И вот это как раз осознать сложнее всего.
В реальность происходящего со мной я уже окончательно и плотно поверил. Если раньше ещё и появлялись мысли, про кому, в которой я очутился после аварии, и колдующих надо мной врачей, то теперь они уже давно отступили.
Я Альберт Ветров и живу в 1978 году.
Скорее наоборот, вся прошлая жизнь всё чаще кажется сном или прочитанным давно научно-фантастическим романом. «Сорок лет тому вперёд». Порой даже сама идея попадания в прошлое кажется мне бредом.
Но ведь откуда-то взялись все мои навыки. Умение видеть картинку, рассчитать экспозицию, продумать идею.
Были сотни и тысячи съёмок репортёрских и постановочных, на которых я набивал руку, пока всё это знание ремесла не стало частью меня самого.
Как езда на велосипеде или вождение автомобиля не дробится в сознании на отдельные детали. Ты просто едешь или просто снимаешь, представляя в голове сразу готовый результат.
Ведь не может быть, как в историях, про которые любит рассказывать Женькина бабуля.
Тряхнуло тебя током и заговорил на незнакомом языке.
Ведь кроме умения снимать, есть ещё специфические навыки, связанные с профессией фотографа, такие, например, как быстро войти в доверие к незнакомому человеку или попасть туда, куда тебе проходить не полагается, навешать лапшу на уши охраннику или сеять добро и позитив, когда люди вокруг тебя уже устали и нервничают.
Так вот, кроме всего этого, у меня особенно и нет никаких свидетельств, что Денис Ветров когда-либо существовал на самом деле.
Ведь никаких исторических событий, связанных со временем, в которое я попал, честно сказать, не помню.
Помню, что Советский Союз введёт войска в Афганистан и всё это закончится скверно, а затем будет Олимпиада-80, после которой олимпийский мишка улетит в небеса, а в Москве появятся «Пепси-Кола» и «Адидас».
