«Рвутся попы с тобой в богословском споре сойтись, хе-хе-хе!»
Егор еле нашел комнату, отведенную Ксюхе, та вопреки его предположениям — не спала, а ломала глаза при свете трех свечей, разбирая какие-то записи.
— Видно, как ты по жене соскучился! — Сказала с укором, не отрываясь от бумаг.
— Да Александр Васильевич политинформацию проводил, еле вырвался! — Подошел Егор к Ксюше и мягко, но настойчиво оторвал от канцелярской работы.
Доказав жене, как он по ней соскучился, не преминул поинтересоваться:
— А чо у тебя за бумаги на столе, Ксюх? Неужто сказы уральские удалось собрать?
— А то! — Оживилась Ксюха. — Что в Сатке, что здесь в Златоусте, полный комплект! С минимальным расхождением от первоисточника!
— Да ну⁈ — Неподдельно удивился Егор. — Не может быть!
— Чо не может то, — зевнула Ксюша. — я тоже поначалу удивилась, потом расспросила, от кого они это услышали. Думала, про дедов и прадедов скажут, а оказалось, детям в школе учителя читали, они дома пересказали. Это что, вот в Сатке, после того как там наши подростки на исправление две недели отбывали, так фольклор народный обогатился, аж уши заворачиваются! Не говоря о словарном запасе…
Южный Урал, апрель 1797 г.
Разверзлись хляби небесные и дорога из Златоуста в Сатку превратилась в типичную беду России. На Уреньгу забрались кое как, благо со стороны завода подняться было всего ничего и дальше стали спускаться под горку. На особо крутых спусках приходилось слезать с лошади, облегчая ей работу. Копыта скользили на каменистой осыпи, смешанной с глиной, а на обуви налипало по килограмму этой же раскисшей смеси. Как верно выразил общие чаяния один из казаков: «Что ходили вчера в баню, что зря…»
Благополучно преодолев перевал — курящие спрятались под раскидистой сосной, закрутить самокрутки и перекурить перед дальнейшей дорогой.
— А раньше тут заправка и кафешка была, — с ностальгией заметил деревенский, — щас бы шаурму из морозильника, разогретую в микроволновке, заточить… Егор, а чо тут табак такой беспонтовый, не как у нас?
— Это не тут табак плохой, это у нас то, что мы курили, к табаку никакого отношения не имело, — поучительно пояснил Егор. — Отходы табачного производства, соусированные никотиновой жижей с химозой лютой.
— Вы бы вообще курить бросали, — внезапно угрожающим тоном посоветовал участковый. — щемить наверное начнем курильщиков. А то на нас окружающие смотрят и видят образец для подражания, не говоря о детях, те ваще обезьянничают…
Все дружно покосились на здоровую кривоватую самокрутку, дымившуюся в руке у Серёги, но спорить не стали, докурили в относительной сухости и взгромоздившись по седлам — продолжили путь, пусть и не под проливным, но от того не менее досаждавшим дождем. Егор, поддавшись очарованию погоды, которая нашептывала то о меланхолии, то о суициде — приотстал от основной группы и затянул себе под нос, как обычно — не в такт и дурным голосом:
Белых ромашек карусель,
Это было как вчера,
Бегу босиком к тебе по росе,
Милая моя сестра.
В облаках кружат лебеди,
В поле выжжены цветы,
А помнишь как в две тысячи седьмом,
Танцевали тектоник мы…
Школьник, Бау.
Участковый, заслышав заунывный вой — поморщился, приотстал и укоризненно заметил:
— Братан, мы же договаривались! Не пой, это не твое! Ну или в бане там, когда никого нет!
— Баня у нас общественная, не уединишься! — Огрызнулся Егор. — А дома жена беременная, тоже не попоешь. Какие вы все, сука, чувствительные!
— Ну будет тебе, — примиряюще сказал участковый. — Чо за гнусь то хоть пел, я такого не слышал?
— Папку телеграмовскую разбирал, с сохраненками. У меня там по умолчанию сохранялись все медиа, как чуял. Вот под семьдесят гигов всякой хрени, от политоты до музыки из чатов, осколки нашего времени считай, раритет… А это музло норм, зря ты так, поставлю дома, как доберемся. Припев по крайней мере зачетный.
— Ностальгируешь, значит, тоже хочешь вернуть свой две тысячи седьмой⁈
— Тьфу три раза! — Сплюнул Егор. — Я в седьмом первый год в лагере чалился, никогда этого мема не понимал! Да я и по нашему то времени не особо скучаю, какие там у нас перспективы были? Одна неопределенность и постоянное пробивание дна, новости без испанского стыда невозможно смотреть. А тут у меня Ксюха, дети скоро и сам я начальник химической промышленности, министр практически. А сейчас страна поболее той Российской Федерации, из двадцать первого века, ещё не успели все полимеры и территории просрать…
По донельзя раскисшей дороге в Троице-Саткинский завод добрались только под вечер. Завидя дымы заводских труб — приободрились, и даже лошади, умотанные дорогой — прибавили шаг. Судя по времени — ночевать предстояло при заводе, желания штурмовать на ночь глядя Калым-гору ни у кого не возникло. Подъезжая к заводоуправлению — обратили внимание на бодро передвигающуюся по пруду посудину, исторгающую из трубы вполне себе явственные клубы дыма. «Ай да молодцы!» — Не смог сдержать восторга Егор: «Пока мы фигней в лесах страдали и от клещей отбивались — пароходик запустили! Пошел по озеру дымок! Только он какой-то не кошерный, колес не видно, видать не доделали. Хотя прет бодрячком, что не может не радовать!» «Деревня ты, братан!» — Укорил его участковый: «Даже я знаю, что колесные — отстой, наши сразу с гребным винтом сделали. Не удивлюсь, если там паровая турбина стоит, чо мелочиться то…»
Появление незадачливых золотодобытчиков не то что ажиотажа — даже внимания не привлекло. Праздношатающихся на улицах не было и складывалось ощущение, что город обезлюдел. Дежуривший на проходной казак утолил любопытство изголодавшихся по общению лесных скитальцев:
— Так на реку половина народу уехала, на Большую Сатку, плотину ставить. А остальным некогда по улицам расхаживать, в три смены работают, второй день как печи запустили. Корабль на пруду — систершип, второй в Новой Пристани стоит, прицепили баржу, повезет кирпич в Златоуст для завода. Вы как коней обиходите, идите в трактир, там кабатчик новый и пиво из Попадалово возят, и снедь отменная. А старого Пантелей в Челябу отправил, в колодках, за неисполнение приказа продавать вино в долг, вещи взятые в залог и за сношения с татями.
Хотели последовать его совету, действительно — после такой трудной
