Они борются за себя. То, чего не смел сделать Лекс, делают они.
— Партизаны, — Глыба шумно рыгнул, — смертники. Они же понимают: мы сильнее, и всё равно…
— Они правы, — Кусака улыбнулся мечтательно, — бороться стоит до последнего.
Глыба романтических настроений не разделял:
— Посмотрим, как ты запоешь, когда мы на банду напоремся, когда-на нас полезут. Возьмешь автомат — и как миленький…
— Отставить, — скорее посоветовал, чем приказал, Леке, — ничего пока не случилось. Их силы не безграничны, нас больше. Второй! Второй, слышишь меня? Осторожнее там. Мне этот переулок не нравится.
Идеальное место для засады: развалины, единственная дорога, достаточно широкая, чтобы два танкера прошли бок о бок. Будто приглашает прогуляться. И слишком тихо, лишь вдали отзвуки боя. Кто организовал оборону? Талантливый стратег ведь, изучал воинское искусство. Дезертир? Сердце кольнуло: Лекс знал дезертира, способного объединить людей. На ферме же у Артура получилось, почему бы не добиться своего в Москве?
— Прямо, — прохрипел Глыба.
Лекс приник к перископу. Посреди дороги, на пути танкеров, стоял мальчишка-подросток. Стоял и улыбался.
— Стой! — заорал Лекс.
Реакция Глыбы оказалась лучше реакции водителя «двойки». Их танкер замер, второй прокатился вперед. Вплотную к мальчишке. Толкнул его. Парень развел руки в стороны, будто хотел обнять машину. Все повторяется: и безмятежная улыбка дикого, и бессмысленное убийство. Лекс открыл рот для нового окрика, но опоздал. Мальчишка и танкер встретились.
Потом уже Лекс понял: пацан был увешан взрывчаткой, как лошадь поклажей. И руки он в стороны развел, чтобы взрыватель в действие привести.
Полыхнуло, и грянул чудовищной силы взрыв. Даже танкер Глыбы толкнуло волной, а «двойку» основательно раскурочило, она загорелась. Лекс, не в силах говорить, смотрел, как из люка выскакивают солдаты и тут же падают, скошенные пулеметной очередью.
Ругался Глыба. Трясся от плача Кусака. Пытался и не мог свинтить крышку с фляги Барракуда.
— Огонь! — закричал наконец Лекс. — Танкеры не покидать! По развалинам, по развалинам стреляйте!
У диких были гранаты, пулеметы, на их стороне сражалось отчаяние, перекрывающее пути к отступлению. А подчиненные Лекса растерялись, несмотря на предупреждение.
— Огонь!
Бахнуло. Улицу заволокло дымом горящего танкера, пылью от разрушенных стен. Лекс представил, какой-шум сейчас там, снаружи. Глыба, ощерившись, наводил ствол на дом, не переставая бормотать:
— Да что же это делается, да что же это делается, да что же я делаю!
Последняя фраза кнутом стегнула Лекса. «Что я делаю?! Не абстрактные «они», не сомнительные «мы», а вот именно я, Лекс, капитан роты, офицер Омеги. Я, клявшийся защищать и помогать, я, по развитию своему превосходящий диких, такой дисциплинированный, я, со стальными принципами и мускулами! Ведь на мне ответственность, Бохан далеко — на юге, на Кавказе, в Цитадели Омега, а я здесь. И я только что приказал стрелять».
— Молчи, молчи, — в такт причитаниям Глыбы повторял Барракуда, — молчи, сукин манис, молчи, ползуна тебе в зад, расчувствовался, разгильдяй, нюни развесил, жопа с ушами… Работай давай, работай, Глыба, жми гашетку!
Кусака со страшным, мертвым лицом помогал Глыбе и Барракуде. И только Лекс опять остался не у дел. Один на один с перископом, микрофоном и мыслями.
— А не спеть ли нам, ребята? — предложил Кусака. — Давайте споем.
И затянул с надрывом, как балладу, гимн Омеги. Слова, некогда исполненные патриотизма, а теперь пустые, пошлые, наполнили танкер:
Славься, Омега, славься, твердыня!
Славься навечно, последний оплот!
Знамя твое поднимаем отныне,
Бохан великий к победе ведет!
Глыба ударил кулаком по пульту, не задев, впрочем, ни одного рычага.
— Нет! — взревел Глыба. — Не то поешь! Не так поёшь! Замолчи!
— Успокойся, — приговаривал Барракуда, — всё так, всё как обычно. На, хлебни.
Не в силах выносить этого, Лекс потянулся к поясной кобуре, в которой носил табельный пистолет. Сейчас он пустит себе пулю в висок, и все закончится… Глыба, внезапно прекративший истерику, спокойно приказал Кусаке:
— Держи капитана. Он у нас что-то расчувствовался.
Кусака подскочил к Лексу, вывернул ему руку.
— Прости, капитан, но это ты зря. Это война, капитан, а на войне нельзя так.
Лекс уже и сам устыдился минутной слабости. Смерть — не выход.
Оседало облако пыли. И было тихо.
— Саперов под прикрытием — осматривать дорогу! — скомандовал он. Кусака отпустил его. Глыба дотянулся и хлопнул по плечу:
— Вот это по-нашему! Вот это, капитан, настоящий героизм пополам с раздолбайством!
* * *
Саперы обнаружили противотанкерные мины и благополучно их уничтожили. По связи разорялись командиры рот, от комбата Грица пришел указ: убивать всех. Без разбору. Зачистить Москву.
Лекс превратился в механизм управления. Чувств не осталось, пришло опустошение и, как ни странно, освобождение. Экипаж головного танкера тоже подобрался, уже никто не причитал, не пел. Даже трезвый и грустный Кусака молча делал свое дело.
Проехать. Встать. Открыть огонь по уцелевшим зданиям — на опережение. Движение? Прямой наводкой по цели — пли! Кто там был, партизаны или перепуганные мирные жители, уже не важно. Омегу укусили. Омега озверела. Громадный организм, в который превратилась армия Бохана, хотел выжить. И желательно, целиком.
Карты Москвы, старые, еще Древних, и новые, не отражали картины города. Москва постоянно менялась: здания разрушались от погодных условий, от ветхости или в ходе уличных боев; местные расчищали одни дороги и заваливали другие, возводили лачуги и стены.
Навстречу колонне вырулили три сендера. Открытые, сваренные из разнокалиберных труб и прутов арматуры, на высоких колесах, они не могли противостоять танкерам. Но помимо водителя, в каждом сендере было по стрелку со странной винтовкой, длинноствольной, с утолщением на конце. Ружья установили на специальные упоры — в руках такую дуру удержать никто не смог бы.
— Хана, — прошептал Глыба. — Бронебойными палить будут. Если еще и зажигательными… .
— Огонь! — завопил Лекс одновременно и своему экипажу, и остальным по радиосвязи.
Но танкер — машина массивная, инертная. Пока остановится, пока развернется, пока прицелится… Сендеры мельтешили, двигались зигзагом, и капитан надеялся, что с точностью стрельбы у диких возникнут проблемы.
Открыли огонь из пулеметов, главные орудия танкеров не годились для стрельбы по шустрым сендерам.
— Откуда у них противотанковые? — удивился Глыба и сам же себе ответил: — Эвона, древние какие. Наверное, еще до Погибели устарели десять раз.
Дикие начали палить. С первого раза ни по кому не попали и отъехали — перезаряжались. Танкеры перли вперед, надеясь смять наглецов, и стреляли, не переставая. Леке с удовлетворением отметил, что ружья у диких однозарядные.
— По колесам, — приказал он в микрофон, — по колесам стреляйте!
Сендеры снова приближались, опять зигзагом. Один подбили, он покатился, сминая трубы, из которых был спаян, водителя, стрелков. Головной танкер внезапно будто толкнуло и повело, Глыба заорал нечленораздельно, а Кусака почему-то спокойно произнес:
— В гусеницу. Вот если бы в движок…
Второе попадание пришлось в башню, и Лекс понял: стреляют не зажигательными, просто бронебойными. Глыба убивался по танкеру, как по любимой женщине.
— Оставаться на местах! — крикнул Лекс. — Огонь!
Барракуда снял стрелка со второго сендера. Кто-то изловчился и из пушки жахнул по третьему.
— Все целы? — спросил Лекс сразу у шести экипажей. — У нас поломка: гусеницу пробили. Будем чиниться. Организовать оборону, обыскать сендеры.
Он распахнул люк и выскользнул наружу. Московский воздух вонял гарью.
* * *
Их нашли в подвале разрушенного здания — мутанты, самки с детенышами, не человекообразные, а страхолюдные отродья. Выволокли на улицу, хотя могли бы расстрелять там, внизу. Механик заканчивал возиться с гусеницей, Лекс стоял над душой и курил — то ли уже появилась привычка, то ли вкус табака перебивал вонь Москвы.
— Что с этими? — брезгливо поинтересовался сержант.
Лекс глянул на мутантов и отшатнулся. Ну и хари. У той самки, что стояла ближе к нему, было три ряда отвисших грудей, прикрытых не сходящейся на них кожаной жилеткой. Мутантка крутила носом-пятачком, моргала слезящимися глазенками. За ее юбку, тоже кожаную, цеплялся детеныш, весь покрытый темной шерстью.
— Какая погань! — с чувством произнес Лекс.
Этих приказано было уничтожать в первую очередь — генерал Бохан считал мутантов недостойными жизни. Сейчас, глядя на уродов, капитан с ним соглашался.
