Женя засмеялась.
— Тогда я знаю. Это кондитерская. Зачем им второй магазин? — пожала она плечами. — Но так-то они хорошие. Кукол этих я у них покупала.
Эркин повертел белого сахарного медвежонка и катнул его по столу в сторону Алисы. Как бы сказать, предупредить Женю? Вдруг она обидится? А! Была не была!
— Женя, я видел их. Они приходили смотреть работу. Они… они всё высматривают. Хвалят, шумят, но… но они всё видят и… и ты сам не замечаешь, как о себе говоришь. Ты… ты поосторожней с ними, — и нагнулся над чашкой, пряча лицо.
Женя протянула руку и осторожно погладила его по затылку.
— Спасибо, родной, — и вдруг засмеялась так озорно, что он невольно ответно заулыбался, морща шрам на щеке. — Знаешь, о чем я подумала?
— Ну?
— Они, наверное, тоже сейчас чай пьют и вас обсуждают. Ну, тебя с Андреем.
Она продолжала смеяться, но Эркин невольно поёжился, представив эту картину. Он от такого ничего хорошего не ожидал.
Женя шутила, не подозревая, насколько она близка к истине.
Они пили не чай, а кофе. В маленькой уютной гостиной потрескивали поленья в камине, из кухни доносилось тихое пение старой Нанни. Она всегда пела за чисткой серебра. Мисс Лилли и мисс Милли, Лилиан и Миллисент Шеппард, сидели в креслах перед камином, между креслами на маленьком круглом столике изящный кофейный сервиз на двоих. Бьюти хотела разлить кофе по чашкам, но Миллисент остановила её.
— Спасибо, Бьюти, можешь идти спать.
— Да, мэм, — Бьюти изобразила нечто среднее между поклоном и реверансом. — Спокойной ночи, мисси Милли, спокойной ночи, мисси Лилли.
— Спокойной ночи, Бьюти.
Наступил тот час, когда сёстры отдыхали, перебирая и обсуждая события дня.
— Всё-таки после бала можно было и не открываться, Милли. За весь день ни одного покупателя.
— Мы открыты всегда! Мы сами выбрали этот девиз, Лилли, и отступать нельзя.
— Да, конечно. Мы всю войну не закрывались.
— Ну, Лилли, мы войны толком и не видели.
— Бог спас, Милли.
— Да, бог спас.
Миллисент отпила глоток. Не так уж много истинных радостей в жизни, чтобы отказывать себе в маленьком удовольствии. Хороший кофе был слабостью сестёр.
— Какая все-таки странная пара, — Лилиан задумчиво смотрела в огонь.
— Да, — Миллисент сразу поняла, о ком идёт речь. — Белый и индеец. И ты заметила, Лилли, белый договаривался о плате, инструменты его, но индеец не подчиняется ему. Они действительно напарники. В прямом смысле.
— Да, это видно. Но, Милли, может он цветной или из «недоказанных»?
— Ну, по виду он чисто белый. И ни один «недоказанный» не будет на равных с индейцем. Кстати, и ни один нормальный индеец не будет так держаться с белым.
— С нормальным белым.
— Да, Лилли. И одежда… Армейская рубашка, сапоги и куртка рабские.
— У индейца рубашка магазинная.
— Да, и из неплохого магазина. И ты заметила штопку? Я не знаю, кто в городе умеет так штопать.
— Он мог её получить за работу.
— Да, конечно. Но почему белый таскает с собой куртку, а индеец нет? Оставил на квартире? Они не похожи на бездомных.
— Да, но живут раздельно. Белый вчера, когда договаривался, был один.
Они помолчали, наслаждаясь кофе. Лилиан вздохнула.
— Но как же он красив.
— Да, и шрам его совсем не портит.
Лилиан засмеялась.
— Без шрама он походил бы на спальника.
— Лилли! — Миллисент опустила чашку на колени. — Ты умница! Конечно же, он спальник.
— Индеец-спальник?!
— Ну конечно! Вспомни, как он двигается, как носит одежду. Конечно, это редкость, но может, он именно поэтому и уцелел.
— Но, Милли! С такими руками и спальник?!
— Он, наверное, уже до капитуляции был на другой работе. Хотя не представляю, зачем держать спальника и не использовать его. И сейчас… ну там, где он живёт, он спальником не работает.
— Ты права, Милли, иначе бы он никогда не нанялся на стройку.
— Значит… — Миллисент задумчиво прикусила губу, — значит… Нет, не могу представить, кто ему мог дать жильё и не использовать.
— Ну, — осторожно сказала Лилиан, — это не обязательно… белая. Они могут жить и в Цветном квартале.
— Для Цветного квартала они слишком чисты. Там так не следят за одеждой. И стирают они не сами, им стирают. А индейцу и гладят.
— Да, я заметила. Милли, шрам у него свежий, не так ли?
— Да. Значит, он перестал быть спальником не из-за шрама. Как ты думаешь, Лилли, могут они… быть парой?
— Нет, Милли. Тогда бы они и жили на одной квартире. И… и обращение было бы другое. Ну, с Бьюти.
— С ней заигрывал белый.
Лилиан негромко засмеялась.
— Индейцу она тоже понравилась. Но он уступает её белому. Нет, Милли, между ними совсем другие отношения.
— Кстати, белый тоже красив.
— Я бы сказала, обаятелен. И кажется, он моложе индейца. Ненамного, но моложе.
— Они оба пришлые. Белого бы мы увидели и раньше, а в нашем Паласе, — Миллисент лукаво подмигнула сестре, — индейцев не было, не так ли?
Лилиан ответила смущённой улыбкой. Миллисент долила себе и сестре кофе и выключила спиртовку под кофейником.
— Интересно, Милли, сколько они провозятся с пристройкой?
— Ну, завезти товар мы успеем.
— Хотелось бы открыть к Дню Матери.
— Ты думаешь, цветных это волнует?
— Милли, посмотри на Нанни и Бьюти. Вспомни, когда мы купили Бьюти, как изменилась Нанни. Она даже придумала Бьюти отца и рассказывала мне, да и тебе, Милли, о своих приключениях с неким, — Лилиан с удовольствием рассмеялась, — гостившим у нас джентльменом. Она даже забыла, что родила всего однажды от дядюшкиного кучера-черныша и то мёртвого мальчика. Десятая дочь — дочь по закону. Мы даже не говорили ей ничего, вспомни. Она сама спросила, и ты кивнула. И для неё всё решилось. И Бьюти… как она любит Нанни, зовет её мамой, и верит, действительно верит, что Нанни её мать.
— Да легковерие цветных, Лилли, меня иногда изумляет. Они готовы верить всему, что скажет им белый.
— Не думаю, чтобы этот индеец был столь же легковерным.
— Но индейцы вообще сильно отличаются от негров. И ты заметила, он отвечает только на прямые вопросы. И то не на все. Отмалчивается он неплохо.
— А белый отшучивается. Они стоят друг друга, Милли.
— Да, разговорить их трудно. Да и стоит ли? Если они действительно живут у кого-то в белых кварталах, мы и так всё скоро узнаем.
— Ты знаешь, Милли, я думаю, Бьюти сможет узнать побольше. От неё они так таиться не будут.
— Как знаешь, Лилли. Но посмотрим.
— Конечно.
Лилиан допила кофе, Миллисент заботливо накрыла сервиз и остатки пирожных вышитой салфеткой.
— Позвони Нанни, — попросила она. — Пусть уберёт. Я оставила пирожных.
— Да, конечно, — закивала Лилиан, — пусть побалует Бьюти.
О бале они не говорили. Миллисент дала сестре полный отчет ещё утром. Самое главное — знакомство с комендатурой — было сделано, как они любили: изящно и ненавязчиво.
Женя проснулась ночью от странного чувства. Что-то менялось. Не в ней, в окружающем. Что? Дождь? Нет. Она осторожно, чтобы не разбудить Эркина и Алису, села на кровати. В комнате было темно и тихо, тёплой сонной тишиной. Но что-то же разбудило её. Что? Это не опасность. В этом незримом и неслышном изменении не было ничего тревожного. Нет, страх она узнавала в любом обличье, это что-то другое. Какое-то напряжение в воздухе. И не снилось ей вроде ничего такого…
Женя осторожно встала. Чуть было не пошла привычным путём мимо печки, но вовремя вспомнила и остановилась, едва не наступив на Эркина. Слава богу, кажется, не разбудила. Глаза уже привыкли к темноте, и она благополучно обогнула стол и вышла на кухню. На ощупь нашла ведро с водой и напилась прямо через край. Алису она за это ругает, а сама…
Прежнее напряжение не отпускало. И она осторожно отогнула расправленную Эркином штору. Бело-голубой лунный свет ударил её так, что заломило глаза. Луны не видно, она по другую сторону дома, но здесь всё залито этим светом, каждый камушек виден. И что же это с ней такое? Нет, надо лечь спать, завтра, а может уже и сегодня на работу. Надо ни на что не обращать внимания и лечь спать. Всё-таки балы выбивают из равновесия. Такое нарушение привычного ритма… И тут же стало смешно. Балы! Как будто их у неё было много! Нет, тогда бы они определяли ритм. Нет, надо заставить себя. Не девочка, слава богу, мать семейства.
