— я быстро подошел к стене и набрал снежков, лежащих у стены.
— Что? Какие гости? — Машка выглядела так, словно только что очнулась от каких-то мечтаний, забыв, где находится и что ей было поручено делать.
— Вот сейчас и увидим, — я быстро пробежал по залу и встал так, чтобы оказаться за дверью.
Разумовский послал двоих диверсантов, которые должны были под шумок захватить крепость и водрузить на нее флаг.
Дверь, которая была самая обычная, деревянная, начала открываться, и я крикнул Машке.
— Пригнись! — то ли девчонку в детстве муштровали, заставляя ходить по плацу и выполнять команды, то ли он от неожиданности пригнулась, но два снежка, запущенные в залу, пролетели поверх ее головы и врезались в ледяную стену. И тут же стоящие за дверью запустили в залу по еще одному снежку, видимо контрольные. Но Мария уже не просто пригнулась, она распласталась на полу, и снежки снова пролетели мимо. За дверью раздались приглушенные смешки, и тут я выскочил и запустил пару своих снежков, практически в упор, попав точно в грудь Шувалову, который Александр, и Панину, который уже просто давился от разбирающего его смеха.
— Ну все, господа, вы убиты, — радостно сообщил я немного сконфуженному Шувалову, сделал еще один шаг и вырвал флаг из рук Панина, а потом резко захлопнул дверь прямо перед их носами.
— Смотрите, знамя! — в это время Мария уже поднялась и теперь смотрела с восторгом в окно, хлопая в ладоши. Я отшвырнул вражеский стяг, и быстро подошел к ней, успев заметить, как на крепости противника развивается знамя с гербом Румянцевых посредине. — Победа! Мы победили! — она повернулась ко мне, глаза сияли, а на личике застыл восторг.
Я не выдержал. Я честно все время уговаривал самого себя, что это не совсем правильно, что надо подождать… Что толку, если девушка, которая не оставляла меня равнодушным с самой первой встречи, сейчас была так близко и ее глаза сияли, а я только что победил двоих диверсантов… обхватив ее за талию, я рывком притянул несопротивляющуюся Марию к себе и поцеловал. Она сначала замерла, а потом обхватила меня за шею, словно притягивая ближе, и крышу почти совсем сорвало, тем более что ее и так заметно припекло нарастающей лихорадкой. Не знаю сколько мы так простояли, целуясь, в сознании остался лишь последний несгоревший предохранитель, который убеждал меня остановиться, хотя бы потому что мы зимой находимся в ледяной крепости, где нет ничего, кроме пустого стола и камина, и это как-никак не самый лучший первый раз для молоденькой девочки.
Я нашел в себе силы отстраниться, тяжело дыша. Мария же смотрела на меня широко распахнутыми глазами, поднеся руку ко рту. Чтобы окончательно прийти в себя, я отошел к стене, и прислонился к ледяной поверхности на мгновение горчим лбом. Именно в таком положении нас и застал ввалившийся в залу радостный Румянцев, что-то говоривший на ходу про победу и про то, как все прошло замечательно.
— Ваше высочество, — он нахмурился, улыбка сползла с его лица, когда Петька очутился рядом со мной. Видимо я выглядел не очень хорошо, потому что Румянцев поднырнул мне под руку, заставляя таким образом опереться на свои плечи. — Что с вами?
— Что-то мне хреново, Петя, пошли во дворец, и пошли кого-нибудь за Флеммом, — проговорив это, я тяжело навались на Румянцева, отмечая, что в том месте, где я коснулся стены лбом, лед поплыл под воздействием жара моего горячего лба. Похоже, я все-таки переоценил свои силы и вот-вот отключусь из-за нереальной лихорадки. Петька все понял и побрел к выходу, волоча меня за собой, на ходу выкрикивая приказы, облегчающие нам движение к дому.
Глава 17
Болеть в восемнадцатом веке — это то еще удовольствие. Хорошо еще, что у меня был личный, хорошо выдрессированный лекарь, который знал одну важную вещь — никогда нельзя даже заикаться в моем присутствии о кровопускании. Нет, я не против самого кровопускания в целом и в отсутствии таблеточек от давления, это весьма действенная профилактика удара. Но лечить таким образом сопли, я никогда не позволю, и сломаю руку любому, кто подойдет ко мне с ланцетом.
Узнав, что я слег с лихорадкой, ко мне примчалась Елизавета и полчаса рыдала, сидя на полу возле моей кровати, уронив голову рядом с моей рукой. Ну, ее понять можно, еще не женат, детей нет, а ведь она только под гарантию внука Петра престол захапать смогла. А вдруг ничего не поменялось и гарантии все еще требуются? Ну и личную привязанность тоже нельзя было исключать. Поговаривали, будто между сестрами была очень большая и нежная дружба, и Елизавета искренне любила Анну и переживала ее смерть. Так что какая-то часть этой привязанности чисто психологически не могла не перенестись на племянника. Но такое проявление чувств не выдерживало критики. Особенно, когда она велела показать ей мое тело. Я сильно возмутился тогда, но мое возмущение подавилось кашлем, и во время приступа тетка выяснила все, что ей было нужно. После осмотра она немного успокоилась и умчалась в церковь, чтобы поставить свечу во здравие и молиться о моем скорейшем выздоровлении.
— Петр второй умер от оспы, — задумчиво проговорил Штелин, находящийся в этот момент возле меня. — Государыня тогда была еще юной девушкой и это произвело на нее впечатление. Да и относилась она к государю очень странно. М-да, странно.
— Вы его знали? — горло саднило, и я старался говорить, как можно меньше.
— Лично — нет, — Штелин покачал головой. — Его вообще, похоже, никто толком не знал, разве только Иван Долгорукий. Да и то вряд ли. Тот император был замкнутый, себе на уме. Более всего любил он охоту, и опять же, как мне кажется, лишь как способ уйти ненадолго от ненавистной действительности. Государыня однажды призналась, еще в то время, как была лишь цесаревной при Анне Ионовне, что он приходил к ней незадолго до болезни, и говорил про то, что чувствует приближение смерти, что знает, будто скоро умрет.
— Ну и разговоры у него были с девушкой, которую он якобы любил, — я снова закашлялся и с трудом проглотил вязкую слюну. — Подайте мне зеркало, — Штелин, если и удивился моей просьбе, то вида не подал, а просто протянул мне зеркало на ручке. Я высунул язык и как мог рассмотрел свое горло. Красное, воспаленное, а белые точки — это похоже гной. Вот белых пленок, покрывающих гланды и уходящих дальше в глотку я
