– Тоже мне открыл Америку… Сам такое испытал, а еще видел, как де Пре перенял умение убитого германского мага. Погоди! На меня хотят насильно нацепить амулет, чтоб потом убить и снять с трупа амулет, заряженный Зеркальным Щитом? Ни хрена себе придумали!
– То-то и оно. Старший маг говорил с полковником и при этом обронил, что все можно провернуть по ускоренной программе, если нет цели усиливать таланты мага – только их забрать. Нам осталось две недели. Три от силы. Время «караул» кричать.
– Чтоб они уверились, что поймали Кошкина? Перебьются.
Немцы разобрались сами. В вдруг коридоре послышались шаги и голоса, распахнулась дверь. Грохнул выстрел. В малом объеме купе – оглушительный.
– Шайзе! Я ранен! – простонал стрелявший. – Револьверная пуля пробила мой стальной панцирь! Как такое можно?
– Натюрлих! – произнес другой голос. – Зеркальный Щит отражает поражающий объект с увеличенной кинетической энергией. Вот мы и встретились. Гутен морген, герр Юсупов-Кошкин!
Говоривший не представился. И его, похоже, совершенно не обеспокоило ранение коллеги, ценой здоровья которого он провел тест перед тем, как отправить Федора в Вевельсбург.
Вскоре вагон тронулся, снова потянулись томительные часы поездки, и по-прежнему – в кромешной тьме. Видеть мог только Друг, о чем рассказывал по возвращении. Свои нематериальные глаза предоставить Федору он не мог.
Наверное, нужно радоваться, что пока жив. Несколько недель – довольно осязаемый срок. Иным, тяжело больным или раненым, и такого не отпущено. Но наслаждения жизнью Федор не испытывал, вообще. Философски принять конец и смириться – это не для него.
Перед внутренним взором все чаще появлялось лицо Юлии. Куликов тогда говорил в Туле: коль барышня вернется – не смей прощать! Что мастеровому не зазорно, то офицеру – позор. Тем паче, по всем российским традициям, не престало князю, Осененному…
Но слишком многое изменила многолетняя жизнь с Другом, человеком двадцать первого легкомысленного века. Став менее строгими к себе, люди терпимее относились и к грехам близких. Друг как-то рассказывал историю про красавицу Серову, актрису-звезду синематографа, открыто закрутившую роман с красавцем-генералом Рокоссовским, в то время как за ней ухаживал скромный поэт, посвятивший ей строки, известные на всю Россию:
Жди меня, и я вернусь.
Только очень жди,
Жди, когда наводят грусть
Желтые дожди,
Жди, когда снега метут,
Жди, когда жара,
Жди, когда других не ждут,
Позабыв вчера[1].
Но она не дождалась поэта-фронтовика и бросилась во все тяжкие. Но, возможно, про роман с генералом это были лишь наветы. А поэт с актрисой поженились. Знал ли он про ее реальные или мнимые измены – неизвестно. Видно, смог быть выше этого. Сам Рокоссовский, будучи женат, ко времени знакомства с Серовой завел роман с женщиной-военврачом, и от этой связи появилась дочь. Жена генерала все узнала, но с супругом не рассталась.
От таких историй и сложились убеждения Друга. Нет, измен он не одобрял. В прошлом атеист, но на личном опыте убедившись в бессмертии души, повторял завет из Библии: не судите, да не судимы будете[2]. Друг ничуть не возражал по поводу возвращения беглянки, больше пекся об ином – правда ли примчалась Соколова в Гамбург по велению сердца? Или все же был расчет? Вытащить Федора из западни, а затем устроить жизнь с наследником богатейшей княжеской фамилии? Даже отдалась ему до свадьбы, даже не спросив обещания жениться. Но, с другой стороны, спокойно восприняла весть, что Федор отлучен от наследства приемного отца и теперь не князь.
Поезд стучал колесами на стыках, а Друг, в струю грустным мыслям сотоварища, заметил:
– Если она быстро оправится от потери и заживет в собственное удовольствие на оставленные тобой миллионы, то расчета в ее поступках было более, чем чувств. Таковы женщины, их не переделать.
– Мне хотелось исключения, – хмыкнул Федор. – Наверное, как любому. Обещай, если меня грохнут, ты найдешь ее и все расскажешь.
– Как, дружище? Я бесплотен. И совсем не факт, что останусь в этом мире. Вдруг унесусь в параллельную вселенную, где Россию населяют рептилоиды. А не спеши ты нас хоронить, есть у нас еще дома дела[3]. Вот приедем в Вевельсбург, там и разберемся.
Прибытие в замок поначалу ничего не изменило. Лишь покачивание пассажирского вагона и шумы поезда сменились тишиной и каменной незыблемостью кельи, куда Федора затащили дюжие охранники. На глазах осталась прежняя повязка. Для отправления нужды следовало звать охранников. Мерзкие прикосновения к телу чужих рук… Полная несвобода.
Другу было проще – помешать ему никто не мог. Для начала он исследовал замок, заглянув в величественный Зал Баронов. И примчался оттуда как ошпаренный.
– Да япона ж твою мать! – поделился впечатлениями с Федором. – Ты себе такого не представишь. Под полом зала, но не ниже этажом…я не знаю, как сказать. Наверное, там другое измерение. Словно заглянул вулкану в жерло. Только там не магма, а волшебная энергия. Пол, как мембрана проницаемый. От него расходятся сотни, может быть даже тысячи лучей энергии. Или нити. Ты бы не увидел их своим обычным зрением.
– Я им и без того не вижу.
– Не могу сказать, чтобы ты там почувствовал. Для меня это чудовищная жаровня. Доменная печь, но магическая. Помнишь, тип в Берлине рассказывал о сути амулета и его ускоренном приготовлении? Каждая нить, выходящая из центра мозаичного рисунка на полу, соединяется с отдельным амулетом. Я проверил их на магах, находившихся неподалеку. Дальше не летал, но почти уверен – остальные нитки связаны с другими амулетами.
– И подпитывают их…
– Точно. А еще дают владельцу способ контролировать свой дар.
– Постой, – догадался Федор. – Потому, наверное, маги Рейха действовали на Восточном согласованно. Их синхронизирует Вевельсбург.
– Соединят тебя амулетом с Залом Баронов, и узнаешь.
– Наверное. Хоть и ненадолго.
Это произошло через несколько часов, как сообщил Друг – глубокой ночью. Возможно, для мистических ритуалов время суток имеет значение. Федор никогда не вдавался в подробности, как, например, некоторые пилоты аэропланов не знают деталей устройства летательного аппарата – умеют управлять, а остальное им не нужно.
Человек, вошедший в комнату (келью, камеру – как угодно), нечто прикрепил к его одежде, а через секунду Федор почувствовал еще одно прикосновение – к сознанию. Будто внутри него, помимо Друга, появился новый гость. Он не был злобным, агрессивным или мрачным. Не соответствовал возможной роли – обеспечить скорую смерть владельцу. Чем-то напоминал дружелюбного пса, обнюхивающего незнакомое место. Но не живого, а словно механического. Запрограммированного, как выразился Друг. Он и рассказал подробности.
– Внешне амулет ничем не примечателен. Кружок с монетку в двадцать пфеннигов на булавке. Наверное, Федя, для своих они готовят амулеты поизящнее, с изображением символа главного дара. Здесь не изощрялись… Я тебя слепила из того, что было. Амулет не предназначен для открытого ношения. Оно, конечно, оптимизма нам не добавляет.
Пробудившись утром, Федор ощутил: что-то изменилось. Дар его переполнял. По идее, амулет должен увеличить концентрацию и уровень владения магической энергией… Что ж проверим!
– Ты уверен? – Друг засомневался.
– А чего бояться смертнику? – хмыкнул Федор. – Лучше помоги. Цвет мешка на моей голове – черный?
– Да.
– Значит, пропаленное место не увидят.
Федор зажмурил один глаз, широко открыл второй, чувствуя, как ресница упирается в ткань мешка. Представил в черноте микроскопическую точку перед зрачком и стал качать в нее энергию в черноту, постоянно обращаясь к амулету.
