коней и прикладываться к бутылкам с шампанским.
Нападение на Сыромятино закончилось неудачей: тесть ускользнул. Пора было прощаться.
— Извини, Андрюха, ничего не могу поделать, — сказал майор Зимин, подкручивая опаленные пламенем усы и вскакивая в седло. — Как-нибудь в другой раз. Но ты повоюй за вселенную, конечно! В боевых условиях нельзя опускать руки.
Демаре сказал что-то по-французски и похлопал меня по плечу.
— Прощается, — перевел Зимин. — Ему в Москву, у него там командование. Ну а мне с гусарами, — добавил Зимин от себя, — обратно на базу. Будем беспокоить французов, пока из Москвы, а потом со всей России не уберутся… Не забудь про вселенную, Андрюха! — крикнул Зимин на прощание.
Гусары ускакали. Демаре тоже — он отправился в противоположную сторону, к Москве.
Нам с Люськой пора было собираться. Было ясно, что протечка во времени находится в Петербурге и что ее контролирует Иван Платонович Озерецкий, министр государственных имуществ и мой тесть.
Люси Озерецкая, в то же самое время
Когда вблизи усадьбы раздался выстрел, я почти не испугалась. Подумала, что сторож отпугивает ворон от цветника. Но когда послышался стук лошадиных копыт, поняла: кто-то приехал — вероятно, солдаты. Впрочем, мне было некогда: я занималась примеркой платьев, решая, какое лучше подойдет к вечернему выходу.
По коридору протопали шаги, и в комнату ворвался Андрэ, с криком:
— Люси, ты освобождена!
Муж отъезжал в Бородино — теперь, следовательно, вернулся.
— О, Андрэ! — сказала я, обнимая его.
Тогда Андрэ спросил, дома ли папан. Я отвечала, что в своем кабинете, видимо. У Андрэ был такой решительный вид, что я спросила, не случилось ли чего. Андрэ отвечал:
— Твой папан хочет уничтожить нашу вселенную.
— О Господи! — рассмеялась я такому пустяку.
Пока папан будет уничтожать вселенную, пройдет немало времени, надо думать.
— Не волнуйся, любимая, вселенная в безопасности, — успокоил меня Андрэ. — Однако, я отлучусь ненадолго.
Иногда муж такой смешной. Мужчины все смешные, когда занимаются так называемыми мужскими делами, особенно спасением вселенной.
Андрэ убежал к папану, а я стала примерять следующее платье.
Я примерила одно или два платья, когда где-то поблизости — вероятно, в одной из хозяйственных построек — прогремел страшный взрыв. Я сразу вспомнила про Андрэ и схватилась за сердце: наверняка муж опять попал в какую-нибудь историю. В чем была, я выбежала из дома и обнаружила, что большущий деревянный сарай, в котором папан хранил запасной дирижабль, полностью разрушен. Надо полагать, вместе с дирижаблем. Вокруг пылал огонь, на землю падали поломанные доски, некоторые с гвоздями, а посреди этой разрухи находился истерзанный Андрэ, безумным взглядом окидывая окрестность.
— О, Андрэ, ты жив? — воскликнула я, припадая на мужнину грудь.
— Жив, жив, как видишь, — ответил Андрэ, весь в копоти и грязи.
Тут подошла маман, и стала интересоваться по поводу папана, на что Андрэ отвечал, что папан срочно уехал в Петербург. С папаном такое бывает: ни с того, ни с сего соберется и через минуту в пути. Андрэ добавил, что мы также немедленно улетаем в Петербург, и маман, если желает, может к нам присоединиться.
Вот не зря, не зря я примеряла платья: как чувствовала, что сегодня мне предстоит отправиться в Петербург. Я даже не стала целовать Андрэ — у него щеки были законченными, — а сразу побежала обратно к себе, домеривать платья. Столько дел, а вечером отъезд!
Я вызвала Натали, и вдвоем мы справились с платьями за какие-то пару часов. Потом пришлось укладывать запасной гардероб, предназначенный для Петербурга. В столице у меня имеется гардероб, естественно, но любимые вещи нужно держать при себе.
Вошел Андрэ, в дорожном костюме, и удивился:
— Как, ты еще не готова?
— Почти готова. Сейчас вон те чемоданы сложу, зачешу волосы, накрашусь и буду готова.
— Ты с ума сошла? У нас билеты на половину одиннадцатого, а нам еще доехать надо.
— Докуда доехать?
— До Можайска. Пассажирский дирижабль улетает ровно в десять тридцать.
— Разве мы летим не на собственном дирижабле?
— На каком? На основном дирижабле улетел твой отец, а запасной дирижабль разрушен взрывом.
— Ах! Что же ты мне сразу не сказал?!
С этими мужчинами всегда так, одни недоразумения. Мы с Натали в спешке запихали оставшиеся вещи в чемоданы и, благодаря постоянным напоминаниям Андрэ, через какой-то час был готовы. К тому времени мы ужасно опаздывали.
Торопясь, мы выбежали на крыльцо, дворовые волочили за нами тяжелые чемоданы. Экипаж с Ермолаем ожидал у крыльца. Дворовые уложили чемоданы в багажное отделение, наверх кареты, а мы с Андрэ и Натали (куда я без горничной в самом деле?!) запрыгнули внутрь.
— Гони в Можайск, Ермолай! — крикнул Андрэ. — Опаздываем!
— Ннно-о, залетные! — с натугой крикнул Ермолай и хлестко стегнул лошадей.
Лошади встали на дыбы и помчали. Мимо мелькнули остатки ангара для дирижаблей. Немного же от ангара осталось: куча разбросанных там и сям головешек. Мужики ходили с ведрами воды и заливали последние дымящиеся очаги.
— Ннно-о! Ннно-о! — кричал Ермолай, стегая лошадей.
Мы мигом выехали из ворот усадьбы и помчались в направлении Можайска.
— Доррррогу! Доррррогу! — не переставал усердствовать Ермолай при виде редких пешеходов либо попутных, но излишне медлительных экипажей.
Андрэ с тревогой посматривал в наладонник и время от времени восклицал:
— Надо успеть! Ермолай, ты слышишь, надо успеть!
Карета неслась, как ветер, тем не менее мы едва не опоздали. В Можайск приехали затемно, двадцать минут одиннадцатого, и сразу свернули к аэропорту.
Покупать билеты не требовалось — Андрэ заказал их по наладоннику, — однако от регистрации мы не были избавлены. Подхватив чемоданы, кинулись к регистрационному окошку.
— Регистрация на московский рейс завершена минуту назад, — сообщила барышня в окошке.
— Сударыня, — Андрэ сделал ей умильные глазки. — Мы так спешили.
О, Андрэ, когда ты разговариваешь с молоденькими женщинами, я начинаю тебя ревновать! В следующий раз, во избежание неприятных сцен, придется поторопиться с примерками.
Барышня сжалилась, и нас на скорую руку зарегистрировали, пропустив в комнату ожидания. Здесь пришлось расстаться с Ермолаем, которому предстояло отогнать экипаж обратно в Сыромятино.
Оказавшись среди других пассажиров московского рейса, мы вздохнули спокойно.
Сразу объявили посадку. Со стороны взлетной площадки подъезжали служебные экипажи, отвозя пассажиров к трапу дирижабля. Через полчаса мы оказались в пассажирских креслах огромной — куда больше чем у нашего дирижабля! — корзины. В круглые застекленные окна виднелось здание можайского аэропорта. Мелькнул силуэт Ермолая. Кучер развернулся в нашу сторону, махнул рукой на прощание и зашагал прочь, к экипажу.
— Уважаемые господа и госпожи! — объявили в рупор. — Наш дирижабль следует в Петербург. Прошу не подниматься со своих
