– Чем ты можешь пособить, если капитан не хочет идти дальше?! – вздохнул Чириков.
– А надобно всенепременно плыть далее?
– Конечно надо!
– Так это немудрено! – мрачно усмехнулся служилый. – Пожелайте только, хоть сейчас крикну на Беринга вашего «слово и дело»! Пострадаю за державу Российскую! Ты нас с ним под стражу возьмешь, а сам поплывешь куда надо – чай, управишься без капитана-то?
– Ты это серьезно, Митрий? – Чириков просто опешил. – Ты думаешь, что говоришь?!
– А чо? – пожал плечами служилый. – Сотворю, не сомневайтесь!
– М-да-а… Ты забыл, что после капитана старший не я, а Шпанберг, – растерянно пробормотал лейтенант. – Будет как с писарем Турчаниновым…
– Ну-у-у… С капитан-лейтенантом мы старые знакомцы – нешто не договоримся?!
– Нет, конечно!
– Ну, на этот случай… – Митька заговорщицки подмигнул: – Качает корапь наш неслабо, а палуба мокрая. Ночью особенно…
– Ты с ума сошел! – вскинулся лейтенант.
– Ваше благородие, не вы ль сказывали, будто служба ваша, державы интересы прочих надобностей превыше? – пустился в объяснения служилый. – За них, дескать, и живота не жалко. Оно и видно: сколь людишек малых испидицией вашей сгубили! Сколь голодать-холодать заставили, сколь в бега уйти понудили! На Камчатке, считай, всех камчадалов имущества лишили, у всех последнее забрали. Сколь у них детишек зимой с голодухи перемерло, кто сочтет? И при всем том тебе, ваш-бродь, немца жалко стало?! Да тьфу на него!
Лейтенант Чириков хотел возразить, хотел остановить крамольную речь, но почему-то не смог. Слова застряли у него в горле, он чуть не подавился ими. Потом сглотнул, опустил голову и почти прошептал:
– На военном корабле «слово и дело» не кричат. Не положено по уставу…
Наверное, он внутренне содрогнулся: «Ведь я почти согласился! Измена… Бунт…»
А Митьке, этому татю-разбойнику, было хоть бы хны.
– То не беда, ваш-бродь! – заверил он собеседника. – Мнится мне, что, коли с господином Шпанбергом – не дай бог! – беда приключится, его благородие господин капитан враз и про честь офицерскую вспомнит, и про долг державный. Хоть и немец он, а не дурак, верно?
Ответом был пристальный взгляд Чирикова – русского дворянина и офицера, одного из талантливейших людей своего времени. И столько всякого было намешано в этом взгляде…
Митька, однако, собственных глаз не опустил и сказал без улыбки:
– Шуткую я, ваш-бродь. Прощения просим. Дозвольте идти!
– Ступай…
Следующие сутки плыли при умеренном ветре, прежним курсом. Погода была отвратительной – то туман, то дождь, то все сразу. Вокруг корабля резвились киты – им не было ни холодно, ни мокро. Никакой земли нигде видно не было. За эти сутки лейтенант Чириков, казалось, постарел лет на десять – лицо осунулось, глаза запали. Мичман решил, что он заболел, и предложил отстоять его вахту, но Чириков отказался.
На следующий день, в начале вахты Чаплина, капитан Беринг поднялся на палубу и отдал приказ: корабль развернуть на 180 градусов и лечь на обратный курс. Этого курса – уже пройденного пути – впредь придерживаться со всем возможным тщанием. И ушел в каюту. Все произошло буднично и просто…
Маневр поворота при хорошем ветре для парусника довольно сложен – вахтенному офицеру пришлось задействовать весь личный состав, включая кое-как обученных солдат. Поговорить удалось, только когда улеглась суета и все свободные от вахты покинули палубу.
– Господин лейтенант, – обратился Чаплин, – скажи мне, как старший по званию, на хрена нам прежний курс? Чего мы на нем не видели?
– А то ты не знаешь, – вздохнул Чириков, – чтобы домой и быстрее, и проще. Чтобы, не дай бог, не заплыть в места незнаемые.
– Алексей Ильич, чем-то это попахивает – тебе не кажется? – спросил мичман. – Инструкцию государеву помнишь?
И вдруг лейтенанта прорвало – он заговорил негромко и яростно. Казалось, он торопится выплеснуть накопившуюся боль и обиду, чтобы не захлебнуться в них:
– Нет, мне не кажется! НЕ КАЖЕТСЯ! Это действительно пахнет изменой! Но – ТОЛЬКО ПАХНЕТ!! А вот если мы нарушим приказ, это будет не запах, НЕ ЗАПАХ! ЭТО БУДЕТ САМА ИЗМЕНА!! Ты понимаешь?! Не выполнить приказ – это НАСТОЯЩАЯ измена, это бесчестье! И нет ей оправдания ни перед Богом, ни перед государем! НЕТ!! Я знаю, о чем ты думаешь, Петя… Пойми, это – бесовское искушение! Его надо выдержать… Выдержать и служить честно! – Лейтенант резко повернулся к Митьке: – Ты понял, сатана, ты понял?! И не смотри на меня так!
– Как скажете, ваш-бродь! – опустил глаза служилый. – Дозвольте по нужде отлучиться!
– Нет, ты сначала скажи, что понял! – потребовал офицер.
– Дык, мы ж люди простые, куда нам до таких премудростей… – замялся Митька.
– Запорю!! Говори! – прорычал лейтенант.
– Да что ж вы так взволновалися, ваше благородие? – как бы совсем стушевался Митька.
Черта вспомнили, искушение бесовское…
– Я не прав? Говори прямо!
– Ваш-бродь, мнится мне… – Митька поднял голову, и лицо его вдруг сделалось вдохновенным, как у пророка. – Мнится мне, что как раз дьяволу вы и служите – вместе с немцами! Господь заповедал государям беречь людей своих, о благе их печься! Держава Российская – она зачем? Чтоб людям простым жилось легче иль чтоб оне за нее животы клали? Сколь народу некрещеного по Сибири примучили, потому как державе мягкая рухлядь нужна! С той рухляди много ль голодных накормили? Не слышал что-то! Землицы новые – они зачем? Сами сказывали: три года от столицы ехали. А как ехали, небось, сами видели: хозяйство у всех справное, избы белые, дороги ровные, а начальники честные. Все там ладом обустроено, верно? Ах, не видали такого?! Ладно… – Митька перевел дух и продолжил: – На Камчатке ительмены жили как бог дал – рыбу ловили, праздники праздновали, войны воевали. Дотянулась и до них державная рука – дала она им чо-нито? Топоры да ножи железные? Они ж без них тыщщи лет обходились! Теперича все у них отымают, а самих бьют да холопят – велика радость! Они в чем повинны? За что державе должны?
– Ты бредишь, Митрий!
– Вам виднее, ваш-бродь. Может, сказал чо не так? Я ж нутром чую: и вы, и господин мичман – люди хорошие, нету в вас зла. А чо творите, на что жизни кладете?! Ну, землицы новые приищите – чтоб, значит, и там воеводы людишек примучивали. Ну, ход вкруг Чукотского носу проведаете – чтоб, значит, и чукчей здешних сподручней смирить да чтоб к прочим ближе тянуться было!
– Ты просто сошел с ума, Митрий, – как бы с надеждой в голосе сказал Чириков. – С новичками в море такое случается!
– Может, и так, ваш-бродь, только от ума отошел я не в море, а ранее, – покачал головой служилый. – Уразумел я однажды, что зла сотворил столько, что не искупить вовеки. Мне теперь пострадать за дело правое только в радость. Коли ваше дело правое – пособлю! Хошь, сейчас капитана из каюты вытащу и за борт выкину? И Шпанберга этого за ним следом отправлю! А следом и сам спрыгну, чтоб вам хлопот меньше. Коли дело правое… Не хотите? Жаль… А без вас я их не трону – чтоб хуже не было. Капитан ваш всю Камчатку разорил, а мог ведь и уморить государевым именем! Мог? Мог! Не шибко умный он, ленивый да корыстный, и за то ему спасибо! Мнится мне, что от проливов ваших и Америк простым людям, кроме беды, никакой пользы не будет!
