Но Пабло Верочелле своего мнения не переменил. Напротив, чем дольше длилось следствие, тем яснее становилось, что с каждым новым допрошенным свидетелем он все больше убеждается в собственной правоте. Утвердившись в определенном отношении к подследственному, из всей массы фактов он старался выбирать лишь те, которые могли бы как-то подтвердить это его мнение, а на оставшиеся либо не обращал внимания, либо переворачивал с ног на голову и истолковывал совершенно диким способом.
Допрашивал он крестьян и некоторых обитателей замка, общавшихся с Иммануилом, — исключая, естественно, самого барона. Вопросы были примерно такого рода: читал ли отшельник молитву во время исцеления, или молчал, или говорил что-либо непонятное? Молчал? Пабло Верочелле довольно кивал головой. Все ясно, молчаливое соглашение с дьяволом… Когда после исцеления вы пришли домой, у вас все домашние были здоровы? А у соседей? Ага, вы говорите, у соседей в то время заболела дочка? Пабло Верочелле назидательно поднимал палец вверх: Иммануил перевел болезнь на нее! Что? Вы говорите, что она заболела еще раньше? Ну, это было всего лишь бесовское искушение.
Искушение кого? Но нет, никто из присутствующих не задавался подобными вопросами. Все, развесив уши, слушали этого знатока бесовских искушений, ибо сами суеверны ничуть не меньше и неурожай готовы приписать скорее козням ведьм, чем просто плохой погоде.
Когда я слушал и смотрел на все это, у меня временами возникало чувство, что я присутствую при затянувшемся и совершенно не смешном фарсе…
В Севеннской общине жила вдова, у которой в хозяйстве имелась одна-единственная корова. Однажды эта корова заболела. Вдова ударилась в панику, побежала к Иммануилу и кинулась ему в ноги: помоги, мол! Отшельник пришел в деревню, дотронулся до коровы и ушел обратно. Животинка выздоровела. Все, конец истории. Казалось бы — ну что тут еще можно придумать? И тем не менее вид Пабло Верочелле стал в два раза более довольным.
— Я слышал о подобном случае, — объявил он нам. — Это обыкновенная уловка колдунов и ведьм. Так, в Милане одна ведьма сначала произвела над коровой своей соседки венефециум, а потом вылечила ее, чтобы смутить умы добрых христиан.
— Но как это доброе дело могло смутить умы… добрых христиан? — подал голос Родриго де Эро.
Легат снисходительно посмотрел на барона.
— Поверьте мне, они всегда так действуют: притворяются добрыми и смиренными, влезают в доверие, сеют в вашем сердце сомнения, склоняют ко злу и источают яд ереси прямо в вашу душу. Уж я-то их знаю!.. Кроме того, нигде в Библии нет ни одного случая, чтобы кто-либо из Божьих людей лечил животных. Даже Господь наш Иисус Христос всегда исцелял только людей, а не животных. Не это ли указательство на то, что этот Иммануил — гнусный еретик и чернокнижник? Теперь далее. Все слышали, как он вылечил эту корову? Он положил на нее руку и как будто бы говорил ей что-то! Он не использовал ни трав, ни чего-либо подобного, в чем содержалась бы природная целительная сила. Значит, он действовал силами сверхъестественными, а именно — бесовскими. И исцеление это следует признать исцелением ложным, так сказать, «видимостью исцеления».
— А, ну тогда… да… то есть… — пробормотал сбитый с толку барон. На судейском месте он чувствовал себя не очень уютно. Сесть на лошадь, штурмануть какой-нибудь укрепленный пункт, выбить из седла другого рыцаря — в этом он знал толк. А сейчас его заставляли судить человека, к которому он всегда испытывал теплые чувства, — и, более того, дело шло к тому, что рано или поздно ему этого человека придется сжечь.
Во время этого, с позволенья сказать, «суда» я не делал никаких попыток спорить с легатом Верочелле. Спорить с ним было все равно что биться головой об стенку. При этом я не хочу сказать, что он был дураком. Он был человеком своего времени, не более и не менее суеверным, чем все остальные. Он видел перед собой цель и был уверен, что средства, которыми он хочет достичь ее, вполне подходящие. Он был искренне верующим человеком и полагал, что по-своему работает на ниве Господней и сражается со злом. Именно поэтому его нельзя было подкупить. К сожалению.
* * *
— …Сегодня ночью, — спросил меня барон, — вы выведете его из замка?
— Конечно. А что вы скажете легату?
Родриго поморщился:
— А что я могу сказать? Скажу, что удрал.
— Вы думаете, он вам поверит?
— А что ему еще останется делать?
* * *
…Дежуривший у двери стражник поклонился барону. Зевнул.
— Твердо запомнил, что тебе придется врать? — спросил у него Родриго.
— Ага, ваша милость. Что никого не видел и не слышал. А куда пленник девался — непонятно.
— Именно. Легат тебя, конечно, отлучением пугать начнет, но ты стой твердо, не поддавайся. Может, дня два тебе здесь самому посидеть придется — пока итальяшка не уедет. Ничего, потом выпустим, не бойся.
— Да я и не боюсь… ваша милость.
— Ну вот то-то же.
Я отодвинул засов и вошел к узнику. Факел осветил нехитрое убранство камеры. Оказалось, что еретика и чернокнижника содержат достаточно сносно. На полу — свежая солома. На кровати — одеяло и даже подушка. На грубом деревянном столике — кувшин, пустая тарелка и недоеденный кусок хлеба.
Иммануил проснулся и сел на кровати. Веревки с него сняли еще в первый день.
— Доброй ночи, — сказал я. — Собирай вещи и пошли.
Следом за мной в помещение вошел барон Родриго. Пленник встретил его появление совершенно безразлично. На меня, впрочем, он тоже смотрел без всякого интереса.
— Ну, здравствуй, Иммануил, — сказал барон.
— Здравствуйте, барон.
— Сидишь?
— Сижу.
— А вот что, спрашивается, ты тут сидишь? Сказано же тебе — вставай и пошли.
Иммануил покачал головой:
— Я ни в чем не виновен. Зачем мне бежать?
— Дурак, если ты не уберешься отсюда, послезавтра тебя сожгут.
— Смерти нет, — сказал Иммануил, слегка улыбаясь.
— Вставай!
— Нет.
— Мощи Святого Мартина! Мы что, еще и уговаривать тебя должны?!
— Я никуда не пойду.
— Ну и подыхай тогда на костре! — рявкнул барон и вышел.
А я остался. Присел на краешек стола. Посмотрел на пленника. Смотреть ему прямо в глаза было по-прежнему трудно.
— Хватит дурить.
Он ничего не ответил.
— Что, в самом деле хочется сгореть заживо?
— Не хочется.
— Так в чем же дело?
— Видите ли, Андрэ, — Иммануил сложил руки на коленях, — каждый век имеет свою цену, свое положенное число жертв, необходимых для того, чтобы время могло двигаться дальше. Века — как голодные звери: каждый требует то, что положено ему. Если не дать веку то, что он хочет… — Он покачал головой. — Лучше все-таки дать. Потому что иначе…
