Город этот находился двадцати километрах на северо-восток от самой северной точки Байкала, между речкой Нижней Ангарой и озерцом, которое теперь вместо какого-то названия на нерусском языке именовалось Соболиным.
Собственно, кошки были нужны только на первом этапе – выкормить набранных в тайге соболенышей. Второе поколение пушных зверьков, выросшее уже на ферме, обошлось почти без кошачьей помощи, а третьему она точно будет не нужна. Так что в письме, приложенном к шкуркам, был и вопрос по поводу дальнейшей судьбы кошек.
Я вызвал дежурного секретаря из информбюро и озадачил его:
– К завтрашнему обеду должен быть готов документ с планом мероприятий по кошкам с соболиной фермы. Основная мысль – держать дома не просто кошку, а котовскую кошку модно. Особенно для знати, промышленников и чиновничества. Примерно как в отношении гончих у екатерининских помещиков, что ли. Кроме того, это один из способов выразить свое уважение к канцлеру. Наконец, надо распустить слухи, что, если кем-то заинтересуется один из моих отделов, наличие в доме фигуранта такого зверька послужит смягчающим обстоятельством.
Решив кошачий вопрос, я продолжил чтение бумаги про соболей. Итак, ферма функционировала и даже начала давать шкурки, причем не каких-нибудь вообще соболей, а самых среди них ценных, то есть баргузинских. Более того, сейчас там пытаются развести и вообще фантастически редких белых, но их пока всего пять штук и говорить об успехе этого мероприятия рано.
Странно, подумал я, почему это белый вдруг стал таким ценным? С баргузинским понятно – это самая темная порода, то есть грязь на меху меньше всего заметна. А на белом же любое пятнышко не то что машинного масла, а даже керосина будет бросаться в глаза сразу! Как в такой шубе в гараж зайдешь? Кошмар. Странные, однако, вкусы у публики…
Дальше шло три страницы бухгалтерии, из которой следовало, что ферма преодолела рубеж самоокупаемости, то есть в этом году мой взнос уже не нужен. Ну и в самом конце говорилось, что посланные мне шкурки – это подарок.
– Я им что, невеста, такие подарки мне делать? – возмутился я. – Значит, немедленно оценить эту кучу, потом узнать, в чем сейчас наибольшая нужда у города Котовска, и подарить того самого как раз на эту сумму – из моих средств, ясное дело.
Ладно, а с этими-то шкурами что делать? Шуба мне не нужна… Ё мое, но она же нужна дамам.
– Что из всего этого можно сшить? – поинтересовался я.
– Две полноценные шубы и одну укороченную, – сообщили мне.
– Тогда разделите это на три соответствующие части и упакуйте, – велел я.
Поначалу у меня была мысль подарить по комплекту всем величествам женского рода, но потом я подумал – чего это еще и я буду Алисе подарки дарить, когда для этого есть Боря Фишман? И, быстро написав пару слов, велел отнести уменьшенный комплект Танечке.
К середине октября обстановка на манчжурском фронте стабилизировалась – таких безобразий, как в августе, когда китайцы чуть не прорвали немецкую линию обороны, больше не случалось.
Это было первое наступление противника по договоренности с Сунь Ят-Сеном, но, по его словам, командующий ударной группировкой элементарно заблудился, не умея читать карту. И вместо того, чтобы тихо и мирно пройти в квадрат, отведенный для сортировки и первичной обработки личного состава, сначала он до позднего вечера вообще не мог начать движение. А потом, уже ночью, погнал свои толпы не по дороге, а прямо, выйдя непосредственно на немецкий четвертый укрепрайон. Китайцев тут не ждали, так что им даже в паре мест удалось прорвать первую линию обороны. Но подтянулась артиллерия, потом авиация, противника проредили и отбросили, а утром он таки пошел по ранее согласованному маршруту. Однако у немцев были потери, и они разозлились. Запросив данные у моего резидента, они собрали в кулак всю свою бомбардировочную авиацию и раскатали в пыль только что отстроенную загородную резиденцию Суня, нанеся ему ущерб чуть ли не в миллион долларов. А я после этого вдвое уценил текущую партию пленных, объяснив, что она некондиционная. Президент отлично понял такие аргументы, и октябрьское наступление было срежиссировано безукоризненно.
Убедившись, что война как таковая кончилась, засобирался домой Шлиффен, вместо него группировкой остался командовать наш генерал-лейтенант Ренненкампф. Вместе со Шлиффеном в Германию возвращались и несколько офицеров, в том числе и Гудериан, получивший к тому времени звание капитана маньчжурской армии и обер-лейтенанта немецкой. Проезжая через Питер, он презентовал мне экземпляр своего доклада «Применение танков в манчжурской кампании».
Доклад был интересный. Начал его Гейнц, как говорится, за здравие – то есть раскритиковал компоновку «Фишмана», заявив, что боковые орудия ему только мешают. Но дальнейшие выводы были несколько странными. Гудериан предлагал увеличить скорость танка до двадцати пяти километров в час, а вот необходимости ни в усилении брони, ни в снижении высоты он не увидел.
Кроме того, предлагалось разработать еще и легкий танк как замену броневичку Pz-1, который за время кампании показал свою полную непригодность для действий вне дорог, но зато приобрел в войсках кличку «Пизя». Так вот, Гудериан предлагал увеличить его длину, поставить на гусеницы и снабдить авиационной пушкой вместо пулемета винтовочного калибра. В общем, получалось, что мне надо просто передать немцам эскизы их же изделия Pz-II.
После немцев в Гатчину прилетел Токигава, с которым мы обсудили результаты действий авиации и сравнительные данные машин – как наших, так и противника. Так как «Стрижи» были еще опытными машинами и участия в войне не принимали, то лучшим истребителем единодушно было признано творение Де Хэвиленда, наконец-то получившее имя «Элен» (а бедные японцы ломали язык, пытаясь правильно произнести это слово).
Это была вариация на тему поликарповского И-15, но не ухудшенная, как «Спитфайр», а улучшенная. Двигатель – двойная звезда взлетной мощностью в семьсот сил диаметром всего восемьдесят пять сантиметров, так что самолетик имел узкий и зализанный фюзеляж. Крыло было с «чайкой», фонарь пилота – закрытый, шасси убирались. Машина обладала хорошей маневренностью в вертикальной плоскости и совершенно феноменальной – в горизонтальной, будучи при этом не очень сложной в управлении.
Модифицированный «Ишак-М», отличающийся от исходного убирающимся шасси, более мощными пушками и форсированным у нас до шестисот пятидесяти, а у японцев до семисот сил мотором, нравился Токигаве чуть меньше – все-таки из-за всех этих добавок машина стала чуть перетяжеленной. То, что ее скорость была на двадцать километров в час больше, чем у «Элен», особой роли не играло, потому как на разгон до максимума у «Ишака» уходило почти вдвое больше времени. Но зато он был доступен летчику самой низкой квалификации и достаточно эффективно штурмовал наземные цели.
