И вот когда казалось, что уже все, добрались – до бруствера передовой траншеи и на самом деле оставалось всего метров пятьдесят, – везение внезапно закончилось.
Нет, фрицы нас так и не заметили, гораздо хуже. С рассветом – а небо на востоке уже заметно посветлело, и пушистые брюшка лениво ползущих по небосводу облаков залились робким розовым цветом – они начали артобстрел. Нам не хватило каких-то пяти минут.
Первый снаряд, нежно курлыкнув в небе, ударил метрах в ста. Короткий огненный всполох, заметный на фоне предрассветного неба куст разрыва – «миллиметров сто пять, если не все сто пятьдесят», – машинально отметил я – и сдавленный крик лейтенанта:
– Вперед всем, живо! Бегом!!!
И мы побежали. Под аккомпанемент все новых и новых разрывов, ложащихся все ближе и ближе – в барабанные перепонки стучал спрессованный воздух. Очередной снаряд ударил совсем рядом! Воняющая тухлятиной ударная волна, стукнув по голове и спине комьями земли, попыталась бросить меня на землю, но это ей пока не удалось – Серега схватил меня за рукав и поволок. От резкой боли в раненой руке хотелось заорать матом или на крайняк потерять сознание. Но лейтенант держал крепко.
Все, все, дальше я сам! Сам не знаю зачем, отпихиваю Наметова, который, не удержавшись на ногах, падает в старую, оплывшую от близких разрывов, воронку. Тем самым спасая Сереге жизнь. До изрытого пулями и осколками бруствера остаются считаные метры. Неужели успел?..
Тупорылая гаубичная граната – честное слово, обостренное выброшенным в кровь адреналином сознание ВИДИТ эту темно-серую чушку с медным направляющим пояском, на котором отпечатались нарезы ствола, – падает мне прямо под ноги. Взрыва я, разумеется, не ощущаю…
Последней осознанной мыслью оказывается: «Тенденция, однако! Каждый раз ухожу на «перезагрузку» от взрыва!»
9 августа 1941 года, окрестности Луги
Спать в любых условиях Батоныч научился еще во время службы в несокрушимой и легендарной. Ну, в смысле в ТОЙ несокрушимой и легендарной, которой он отдал не один десяток лет, а не в этой, что еще только предстояло стать таковой, как в словах известной песни, регулярно звучавшей на каждом торжественном мероприятии в честь Дня Советской Армии и на парадах. До появления которой, если память не изменяет, еще года два[68].
Вот и сейчас умаявшийся комбриг преспокойно задрых на сложенном в несколько раз чехле в боевом отделении родного «КВ». Спать ему не мешал ни стук барановской кувалды, коей мехвод аккуратно подбивал пальцы траков, ни негромкое лязганье инструмента в руках проводящего «регламент» дизеля Сереги Степановича. А больше в танке никого и не осталось: радиотелефониста он отправил разузнать относительно горячего питания, хоть и всерьез подозревал, что тылы все же отстали и снова придется перебиваться сухпаем. Гаврилов же потопал в кашаэмку к Очкарику с заданием связаться с разведкой и получить подробный расклад на данный момент.
Первым вернулся Степан: по броне простучали подошвы сапог и свесившийся в башню младший лейтенант осторожно позвал:
– Тарщ полковник, вы здесь? Разрешите доложить!
Проснувшийся за несколько секунд до этого – привычка, ага! Вторая, блин, натура, – Владимир Петрович приподнялся на импровизированном ложе:
– Нету меня, весь вышел. В астрал.
Приняв сидячее положение, Бат потянулся, разминая суставы. Покрутил головой, с неудовольствием слушая хруст тронутых остеохондрозом позвонков – проклятая гиподинамия крайних лет, чтоб ее! Эх, знал бы, что Виталя такое замутит – честное слово, спортом бы всерьез занялся.
– Здесь я, Степа. Докладывай.
– Так это, вас майор Лужин просит срочно прибыть, разведбата нашего командир.
– Я в курсе, кто это, – недовольно буркнул Батоныч. – Посторонись-ка, дядя-комбриг наружу вылазит.
Гаврилов, скрыв улыбку, отодвинулся, позволяя полковнику выбраться на крышу башни. Снова потянувшись и, не скрываясь, зевнув, Батоныч спрыгнул на землю.
– Степа, а теперь конкретизируй. Что, кто и зачем?
– Так пленного взяли, аж целого генерала фрицевского! – с готовностью пояснил мамлей с таким довольным выражением лица, словно он самолично его и захватил. – Но он, немец в смысле, сказал, что будет говорить только с командованием бригады. Залесский с Кондрашовым уже там, вас ждут. Тут недалеко, я провожу.
– Ну, пошли. – Бат привычно оправил комбинезон и подпоясался. – А что за генерал, как звать, знаешь?
– Так точно, – сверкнул белозубой улыбкой Гаврилов. – Генерал-майор Крюгер. Имя у него еще такое смешное, чисто как ихний пистолет называется.
– Вальтер, что ли? – среагировал Владимир Петрович, резко останавливаясь. – Интересно девки пляшут… вот так ничего себе, они что, командира первой танковой в плен взяли?! Неслабо… А Гёпнера с самим фон Леебом там рядом до кучи не имелось? Чтобы два раза не ходить?
– Кого? – захлопал ресницами сбитый с толку Степан.
– Значит, не было. Жаль. Подробности имеются? Как, где?
– Так точно, тарщ полковник. Он в окружение попал, вырваться пытался. Уже почти ушел, гад, да на наш передовой дозор напоролся. «Тридцатьчетверка» и два бэ-тэ-эра с разведчиками. – Новый для него термин Гаврилов проговаривал с каким-то одному ему понятным удовольствием. – А у генерала этого всего два танка в сопровождении были, оба легкие. Наши их сразу пожгли, с дистанции. А сам он на восьмиколесном радийном броневике ехал. Наши долбанули вслед, ну, чтобы не насмерть, а так, попугать, он и встал как вкопанный. Еще и белой тряпкой над бортом замахал, сдаюсь, мол. Так и взяли.
– Мельчает фриц, – резюмировал Батоныч, предвкушая интересный разговор. – Ладно, я уж вижу, куда идти. Возвращайся, там Глебов обещал насчет еды почву прозондировать, если полевая кухня до нас добралась, про меня не забудьте. Надоело одними сухарями с консервами питаться. И танк чтобы был как новенький, ничего еще не закончилось. Коврики там пропылесосьте, лобовуху протрите. Понял?
– Понял, товарищ полковник, – кивнул мамлей, уже привычно не отреагировав на очередную непонятную командирскую шутку. – Разрешите…
– Иди, Степа, – отмахнул рукой Бат, направляясь к угловатой командно-штабной машине, укрытой под крайними деревьями лесопосадки и затянутой сверху мелкоячеистой маскировочной сетью…
* * *
Генерал-майор Вальтер Крюгер, командир 1-й ТД 41-й МК из состава Panzergruppe 4., сидел на стоящем возле заляпанных грязью задних колес бронетранспортера перевернутом снарядном ящике и с явным наслаждением курил. Рядом, опираясь спиной на пыльный борт, стоял разведчик в двухцветной «амебе» с «ППД» под рукой; на порожке водительской двери расположился Очкарик, что-то пишущий карандашом в раскрытом на коленях планшете.
Завидев приближающегося комбрига, оба вытянулись по стойке смирно. Смерив Батоныча изучающим взглядом (и, видимо, оставшись довольным), Крюгер неторопливо затушил сигарету о бок ящика, отбросил окурок в сторону и поднялся на ноги. Одернув мундир, чуточку надменно взглянул на полковника:
– Вы – командир этой танковой бригады, я правильно понимаю? – Вопрос был задан, разумеется, на немецком. Батоныч так и не понял, с какой, собственно, целью. Насладиться мгновением непонимания, ведь о том, что он прекрасно разговаривает на родном языке Шиллера, Канта и Гёте, немец знать не мог? Или кто-то из штабных проболтался? Глупости, они об этом тоже не знают, разве что только Кариков…
– Боря, ты интуристу говорил, что я по-ихнему понимаю?
Услышав русскую речь, Крюгер понимающе ухмыльнулся: мол, ну вот, что и требовалось доказать. А вот фиг тебе, фриц!
– Неа… то есть никак нет, тарщ полковник, – удивился Очкарик. – А нужно было?
– Наоборот. Оставьте нас, оба.
– Есть, – переглянувшись, Кариков с разведчиком отошли за корпус КШМ. Услышав отчетливое лязганье затвора «Дегтярева», Владимир Петрович хмыкнул себе под нос: «камуфлированный» по-прежнему бдил.
– Да, вы абсолютно правы, господин генерал-майор. Я командир танковой бригады особого назначения, полковник Бат. А вы, насколько понимаю, генерал-майор Вальтер Крюгер, верно?
– Да… – ошарашенно пробормотал тот. – Именно так. Но… у вас отличное произношение, господин полковник! Откуда?!
– Так ведь я немец, как и вы, – пожал плечами Батоныч, жестом указывая пленному на ящик. – Присаживайтесь, перекинемся парой-другой фраз. А уж потом приступим к, там сказать, официальному допросу под протокол и все такое-прочее.
– Немец?!
– А что вас так удивляет, Вальтер? Самый обычный русский немец. Из переселенцев, еще при Екатерине. Неужели не слышали?
– Russisch Deutsch… – пробормотал тот, наморщив лоб, переваривая чудовищную, с его точки зрения, словоформу. – Oh mein Gott…
