звонко рассмеялась, уже не особенно скрываясь. — Странный ты. Ладошками не потеешь, не краснеешь совсем.
— Какой есть, — я пожал плечами. — Ну что, плакать больше не будешь?
— Вот еще, — Шарабарина фыркнула. — Но этому козлу я все равно отомщу...
— Весь мир в труху, — хмыкнул я. — Но потом. Может, спать пойдем? А то нас хватятся еще.
— Ой, да ладно! — Шарабарина смешно сморщила носик. — Наша воспиталка вон там обжимается, а мямля Еленочка, наверняка у себя заперлась и из комнаты до утра не выйдет. Давай еще посидим. В какой, говоришь, ты школе?
— Только переехали, но будет вроде двадцать третья, — ответил я. Не уверен, что правильно вспомнил номер, про который я раньше врал.
— На Фурманова? — Шарабарина поерзала и подвинулась ближе.
— Кажется, я не смотрел на адрес, — я пожал плечами.
— А живешь на какой улице? — азартно продолжила допрос Шарабарина.
— На Ленина, — брякнул я. Наверняка же в Новокиневске есть улица Ленина. Адрес дома, из которого мы с отцом выходили, я даже посмотреть не догадался.
— Это же тебе ездить на третьем автобусе тогда придется... — девушка снова сморщила нос.
— Да не, может и не на Ленина. На Ленина мы в Нижнем жили, — начал выкручиваться я. Потом быстро поправился. — В Горьком, в смысле. Мы его часто Нижним Новгородом называли, старое название такое, историческое. А сюда переехали, только вещи выгрузили, и меня сразу в лагерь пнули. С корабля на бал, прямо. Так что я сейчас как дошкольник. Если меня милиция поймает, буду мямлить, что адрес свой не помню.
— А какая у тебя девушка? — быстро спросила Шарабарина. — Она красивая?
— Хорошенькая, но до тебя ей далеко, — ответил я и подмигнул. — Но мы не поэтому вместе.
— А почему? — она снова поерзала, как бы невзначай оказавшись вообще вплотную. Теперь она касалась меня бедром и плечом.
— А тебе зачем? — я прищурился и косо посмотрел на девушку. Она поймала мой взгляд блестящими озорством глазами.
— Хочу узнать тебя получше, — она облизнула губы кончиком языка и приоткрыла рот. Чуть двинула плечом, заставив рубашку сползти и обнажить ключицу. Вот черт. Она опять меня клеит. Где они этому учатся в дремучем Советском Союзе, где секса вроде как вообще быть не должно было?
— Ты из-за Игоря плакала? — спросил я. Запрещенный прием, конечно, но если она и дальше будет устраивать шоу соблазнения, то мы придется ее обламывать, она расстроится и разозлится, а мне не хотелось ни того, ни другого.
— Ага, — ангельское личико слегка потускнело. — Ты же не трепло? Если расскажу, не разболтаешь?
— Даже если фашисты будут пытать, ничего не скажу, — я карикатурно стукнул себя кулаком в грудь, подражая Марчукову. Потом сменил тон на более серьезный. — Нет, конечно, Ира. Я вообще не из болтливых.
— Этот козел мне столько всего наобещал, — Шарабарина сжала губы, на ее безупречном лице заиграли желваки. — Мы с ним по телефону по два часа болтали. И последний раз совсем недавно, две недели назад. Я как раз ангиной заболела, и еще не знала, поеду в лагерь или нет. Он сказал, что вожатым быть не сможет, но обязательно приедет. Хоть кем, хоть разнорабочим, лишь бы со мной встретиться. А оказалось...
Она замолчала и шумно выдохнула. Не похоже, чтобы она собиралась снова заплакать. Скорее уж это была ярость.
— А оказалось, что они с этой Верой уже год ходят, — глаза девушки зло сверкнули. — А со мной он вообще не разговаривает. Как будто между нами вообще ничего не было. Позор такой... Я в первый же вечер прибежала, а он с физручкой в комнате. «Чего тебе, девочка?» — говорит. Ссскотина.
— Козел, согласен, — я кивнул и бросил взгляд в ту сторону, где видел Игоря, обнимающегося с моей мамой. Вообще, конечно, нередко случается, что девочки себе сами выдумывают любовную историю, но, похоже, тут был совсем не тот случай. Во всяком случае, по косвенным уликам. Если принять во внимание тот треп о Шарабариной в рассаднике пионов, где мы с Мамоновым поругались.
— А меня родители не хотели в лагерь отпускать, пришлось чуть ли не на коленях ползать и клясться, что к речке близко не подойду, — девочка вздохнула. — А теперь вот так все, оказывается. Девочка. Ну да. Конечно...
Было слышно, как скрипнули ее зубы.
— Ира, этот козел твоих слез не стоит, правда, — серьезно сказал я. — А в лагере и без него хорошо.
— Точно, без него здесь будет лучше, — глаза Шарабариной угрожающе прищурились. — Пусть уматывает вместе со своей физручкой. Что он вообще в ней нашел?!
Да уж, наверняка куча красивых и не очень девушек задавалась тем же вопросом, когда парни делали выбор в пользу других девушек. А Вера... Хм, я никогда не задумывался даже о ее привлекательности. Я любил ее как маму, но знал совершенно другой. Здешняя Вера была упругой, подтянутой, крепкого сложения, настоящая советская спортсменка, как с пропагандных плакатов. Ни в какое сравнение с кричащей во весь голос женственностью Шарабариной она не годилась, конечно. Не знаю, сколько Игорю лет, здесь, в СССР все выглядели немного старше. Может быть, ему двадцать, а может и все двадцать четыре. Он вроде должен был в армии отслужить, не давали же отсрочку студентам в эти годы. А может и нет. Раз его отец сбежал в Израиль, значит он еврей, а у них во все времена была своя мафия. Могли и обеспечить железной справочкой, позволяющей не отдавать долг родине. Но после рассказа Шарабариной нравится он мне начал еще меньше. Запудрил девчонке мозги. Раз он знал, что она болеет, нафига просил приехать? Она могла остаться дома и не мешать им с Верой. А сейчас хрен знает, что за идеи придут в эту хорошенькую платиноволосую головку.
— Ладно, Крамской, пойдем уже спать, — Шарабарина поднялась на ноги одним гибким движением. — Завтра мы дежурим, кстати. На доске расписание, не забудь с утра посмотреть, где твой пост.
Утренний горн я опять не услышал, проснулся от тычка в бок как-то оказавшегося рядом Марчукова. Раз-два, бегом на зарядку, распорядок незыблем, как горные вершины. Три-четыре, клубничный вкус зубной пасты, ледяные
