знать, как он проиграет межпартийную борьбу своим бывшим товарищам, решив, что вся власть уже у него в руках. И, наверняка, истинно презирая своих будущих победителей, как личностей и просто людей.
Начнешь что-то узнавать у меня наедине, а потом не сможешь доказать, когда спросят, что не узнал что-то явно лишнее для своей жизни и здоровья. Обоснуй потом товарищу Сталину, что ты не слишком любопытный дурак. Замучаешься доказывать, а он человек быстрых и беспощадных решений.
Не знаю точно, могу только догадываться о такой передышке, почему никто не лезет о мне с вопросами о будущем.
Очень это опасное знание. Если Вождь отнесется к моим словам с понятным интересом и без особого недоверия.
Именно поэтому я и гуляю в относительном одиночестве, даже санаторную столовую посещаю в одиночестве, если не считать двоих соглядатаев за соседним столом. Ну, еще много загораю под лучами весеннего солнца, пока сопровождающие меня товарищи занимают места в тенечке, внимательно за мной наблюдая.
Можно поднабраться солнечных лучей в свободное от казенных хлопот время.
Библиотеку местную посещаю от нечего делать, выбор книг из классики здесь неплохой, поэтому или читаю в своей комнате, или обедаю, или загораю на прогулках.
Сейчас у меня, можно сказать, испытательный срок, ко мне плотно присматриваются и даже про выбранные книги докладывают кому следует. Наверняка, еще потом и проверяют, когда я их возвращаю в библиотеку симпатичной грузинке. Не оставил ли я там каких зашифрованных надписей? Для своих вполне возможных пособников?
Пособником может стать каждый в эти трудные времена, когда согласно высшему заключению — классовая борьба только усиливается день ото дня. Даже простая горничная или подсобный рабочий, спросивший у меня случайно папиросу.
Шпиономания сейчас очень даже развита, захлестывает с головой все карательные и партийные органы.
Я же сказал Берии, что могу видеть невидимое, то есть, обучен этому делу.
Вещи из мешка мне все отдали, кроме листов бумаги и камней лечебных.
С камнями понятно, это вещи совсем не обозначающие свой статус, для чего они собственно мне нужны. Могут быть замаскированными передатчиками или оружием из будущего, да и вообще всем чем угодно.
Я пока их назначение не открываю, впрочем, меня и не спрашивают. Наверно, в каком-нибудь техническом вузе пытаются что-то с ними понять. Еще ушатают мне артефакты, поэтому я попросил с ними ничего серьезного не творить:
— В соляную кислоту не бросать, сверхвысоким или сверхнизким температурам не подвергать. Не пытаться разрезать или еще чего, излучением не светить. Вещи это очень нужные для меня и всех высокопоставленных товарищей. Если их испортят, тогда виновные вместе с семьями и всей родней поедут в самые далекие северные лагеря без права переписки и возвращения.
— Да, и бумажные листы эти тоже не стоит подвергать лабораторным опытам, они необходимы для дела. Пропадет на них информация, виновные присоединятся навсегда к лагерной пыли. Это я вам обещаю, — так я и передал первым делом через своих охранников мои предупреждения наверх.
Лучше так сразу заявить, чтобы понимали ценность предметов непонятного назначения, чем потом узнать, что необходимые мне в новой жизни предметы непоправимо испорчены.
Ну, в микроскопы посмотрят, взвесят и пощупают как следует и все, наверно, на большее не рискнут. Я так надеюсь, конечно, кто их сейчас перепуганных дураков знает.
Ничего, основные даты главных событий я помню, разная мелочевка не так важна. Да и здоровье не стоит так уж поправлять даже товарищу Сталину. Это он еще в моих глазах заслужить должен.
Однако, после завтрака на третий день приехал новый товарищ, скомандовал что-то им конвоирам, меня посадили в машину и повезли дальше. Через пол часа я оказался на аэродроме, где и был посажен в грузовой, как видно, военный самолет.
Позади кабины пилотов нашлась еще одна каюта с шестью вполне себе комфортабельными креслами.
Ну, время такое, летать по стране беспрепятственно могут только партийные и хозяйственные руководители, поэтому и позаботились о комфорте пассажиров.
Еще через час появился сам Лаврентий Берия с двумя охранниками и одним помощником, после чего моих отпустили.
Еще долго заносили всякие корзины и свертки в салон, с подарками и гостинцами от прекрасной грузинской земли летит в Москву товарищ Берия.
Только успел со всеми поздороваться, как мы взлетели и ровное гудение винтов начало меня укачивать в сон. Потом еще одна посадка для дозаправки, и мы снова в воздухе. Да, в эти времена самолеты летают со скоростью двести-двести пятьдесят километров в час, а через четыре-пять часов им обязательно требуется дозаправка.
В салоне темно, поэтому больше сплю, все равно поговорить не с кем. Берия тоже спит с помощником или делают такой вид, только охрана бдит, один за мной присматривает, второй за летчиками.
Чего за ними смотреть — хрен его знает, однако, службу рядом с дверью в кабину несет и в саму кабину заглядывает. Охраняет жизнь партийного чиновника высочайшего уровня неустанно.
И мою время от времени тоже от моих же возможно преступных действий.
Ладно, хоть сиденья не обычная скамейка, а отдельные и комфортные, да и покормили неплохим ужином в столовой на аэродроме дозаправки. Летчиков кормят обильно, без изысков, но, много и сытно.
А то ведь перелет занял почти десять часов, как я слышу по разговорам соседей, Берии с помощником.
На реактивных самолетах, конечно, летать в три раза быстрее получается уже в мое время.
Однако, так довольно страшновато болтаться в небе на такой технике с одним движком, я бы лучше три дня в поезде ехал, честно говоря. Особенно, когда попали в турбулентность около Москвы и покидало нас — будь здоров…
Берия весь бледный сидит, а помощник его блюет не переставая в туалете.
И ремней на креслах нет, при вынужденной посадке будешь кувыркаться по всему салону.
Однако, долгий перелет закончился наконец-то, и мы сошли на такую твердую и ласковую землю. Встретили нас на аэродроме две машины, в одной поехал сам Лаврентий с помощником. Во второй повезли меня с парой присматривающих товарищей.
В общем все, как всегда, сплошные ограничения для потенциального спасителя отечества и никакой свободы в жизни.
Разместили в этот раз в какой-то гостинице в центре, довольно ушатанной, снова приставили ко мне пару уже новых охранников.
Те ничего не понимают, кто я такой и зачем, поэтому ведут себя очень строго и все мне запрещают, даже прессу не приносят. Видно, в приказе насчет моей персоны не указано отдельно, что мне можно, а что — нельзя, вот и держат как важного свидетеля-обвиняемого.
Похоже, Лаврентию явно не до меня, не в первых рядах я иду почему-то, как надеялся раньше. Едва уговорил дойти до библиотеки свою
