Я сел на крыльцо, глядя, как радуются гусары, разглядывая захваченные трофеи.
– Ты глянь, какая диковина, – весело улыбаясь, подошел ко мне Чуев. В руке его были довольно крупные золотые часы искусной работы. На корпусе их был изображен грот, в котором виднелось лицо богомолки.
– Часы, – без всякого чувства констатировал я. – Хорошие, должно быть, швейцарские.
– Э, а ты вот так глянь. – Он нажал на едва заметный стерженек в крышке, стена грота отошла в сторону, демонстрируя нижние девяносто богомолки и пристроившегося позади нее кавалера, благодаря часовому механизму совершающего возвратно-поступательные движения. Подполковник сиял весельем, точно вот только что открыл для себя столь пикантное занятие. – А, каково?!
– Подари их мадам Иветт, – буркнул я.
– Сергей Петрович, ты не сбрендил ли?
– Прости, глупость сказал. Прости. Александра пропала. Выехала из убежища в эту сторону. И все, ни слуху ни духу.
– Что, даже и письмеца не оставила?
– Ни письма, ни строчки.
– Как же ж так? Я уже думал, вы помирились, вроде к тому все шло.
– Шло, да не дошло. Видишь ли, судя по всему, она считает себя обесчещенной, да и просто не желает создавать мне собой каких-либо жизненных трудностей.
– Но послушай, если она куда-то выехала, то, стало быть, куда-то направилась? Не по миру же колесить.
Я долгим взглядом поглядел на боевого товарища.
– Сюда она поехала, в имение. Но ты-то его помнишь?
– Да уж как тут забыть? – Алексей Платонович размашисто перекрестился. – Но сам подумай, разбойников сейчас за нами не густо, полки если ее и задержат, то непременно в Ставку доставят. Отправим человека поспрошать по постоялым дворам. Отыщется, не волнуйся.
– Дай бог, если так. А то ведь, может статься, она и видеть меня больше не хочет. Этакий дамский подвиг ради моего же блага. А у меня, между прочим, уже и документ выправлен.
– Какой еще документ?
Я горько усмехнулся.
– Разрешающий проезд в Париж капитана итальянской гвардии Сержа Жюльена Сореля с его невестой шляхетной пани Александрой Комарницкой и сопровождающими их людьми. В Париже врач есть, чудеса творит.
– Погоди, погоди, я не понял, – изумленно уставился на меня Чуев. – Это что ж тут такое получается: мы, стало быть, дальше супостата бить, а ты с девицей в Париж намереваешься?
– Именно так, Алексей Платонович, именно так.
– Вот этого я, друг мой, совсем не понимаю. Конечно, жалко барышню Александру, хоть, что мудрить, за дело пострадала, а все ж по-христиански жалко. Но помилосердствуй, война кругом, сам же говорил, до победы нашей еще без малого полтора года, а ты себя, так получается, на вольные хлеба отпускаешь? Негоже так! Я хоть и не князь, а, слава богу, чести своей дворянской никогда не ронял, а потому вот послушай меня, как человека незапятнанной чести, твоего друга и старшего офицера: всему есть предел! Да, буйства твои, хоть и непотребное это дело, но понять можно было. Да, сребролюбие, и уж верней златолюбие, ты грядущими великими делами оправдывал. Хотя где они – эти великие дела? Но все иное чашу терпения наполняет до края. И малопонятные твои шашни с принцем Богарне, и нынче попустительство. А ну б как мы лихой атакой Бонапарта, а вместе с ним и Жюно взяли?!
– Не взяли бы, – хмуро отозвался я. – Только бы людей под картечью положили.
– То не тебе судить! – все больше ярился Чуев. – А сейчас так и вовсе не пойми что.
– Послушай меня, Алексей Платонович. – Я старался говорить как можно примирительнее. – Пройдет несколько дней, и Наполеон сбежит в Париж, оставив армию на Бертье и Мюрата. Мюрат не замедлит последовать примеру императора, о Бертье мы поговорим чуть позже. Не это сейчас важно. Куда важней, что после них во главе армии станет знакомый наш, принц Эжен де Богарне.
– Ага, и вот тут ты… – начал догадываться Чуев.
– И вот тут я буду в Париже, где Наполеон спешно начнет формировать новую армию. И поверь, там я буду нужнее, чем во главе у роты и даже вот как сейчас в партизанском отряде.
Алексей Платонович нехотя покачал головой, однако голос его теперь звучал куда доброжелательней.
– Ты, Сергей Петрович, со своими хитрыми затеями черту мозги заморочишь. По мне, раз уж ты солдат, то изволь воевать как солдат. Ежели дипломат, то по салонам и приемам шаркай да языком мети. А у тебя не поймешь, кто ты, как и за что воюешь.
– Ничего, придет время, поймешь. Я тебе сам все объясню, ежели живы будем.
– Да уж дай бог! – хмыкнул подполковник. – Жду этого дня не дождусь.
– Дождешься. А сейчас, друг мой, ты намеревался представить меня мадам Дижон.
Комната, предоставленная вдове майора гвардейских конных егерей, должно быть, прежде была девичьей. Вероятно, хозяева поместья были в дружбе с французами, а может быть, и не только в дружбе. Во всяком случае, имение практически не подверглось разграблению. Хотя следы постоя французов видны были повсюду. Скорее всего, именно весть о приближении русской армии заставила бывших хозяев бежать, теряя тапки, надеясь вернуться в благоприятные времена.
Мадам Иветта сидела за лакированным столиком, некогда служившим подставкой для трюмо. Но теперь зеркала не было, и только брошенные прежней хозяйкой пузырьки с духами и притираниями напоминали о былом предназначении этой мебели. Лицо девушки было заплакано, но даже красные глаза и покрасневший носик не могли скрыть ее милой прелести. Это была не безукоризненная красота античной богини, нет, это было одно из тех лиц, глядя на которые хочется улыбаться, шутить и, главное, хочется, чтобы улыбалась и смеялась эта очаровательная прелестница.
– Бонжур, мадам, – поздоровался я.
Увидев офицера итальянской армии, девушка вскочила от радости.
– Месье капитан, я свободна?
– Нет, пока нет. Хотя, как следует из объяснений господина подполковника, вы, строго говоря, не являетесь пленницей. Сохранить вас была предсмертная просьба майора Дижона. – Я хотел было вставить «увы», но вдруг осознал, что язык не поворачивается сказать это коротенькое слово. На глаза Иветт вновь навернулись слезы. – Это война, мадам. Ваш муж был офицером, он знал, на что идет, и храбро сражался за императора и вас.
– Это слабое утешение, – всхлипнула Иветт.
– Я не умею утешать. Заниматься этим впору вашим подругам или же святым отцам. Я же, если это будет в моих силах, буду рад помочь вам, во всяком случае, облегчить вашу участь.
– Но кто вы и что делаете во вражеском лагере, месье?
– Можете называть меня капитан Сорель, – ответил я. – А что делаю… Давайте не будем с вами разговаривать о делах военных. Если я тут – значит, так нужно.
– А, – девушка оглянулась и понизила голос, – должно быть, это кто-то из друзей моего дяди решил обо мне побеспокоиться?
