— Хватит дурить.
Он ничего не ответил.
— Что, в самом деле хочется сгореть заживо?
— Не хочется.
— Так в чем же дело?
— Видите ли, Андрэ, — Иммануил сложил руки на коленях, — каждый век имеет свою цену, свое положенное число жертв, необходимых для того, чтобы время могло двигаться дальше. Века — как голодные звери: каждый требует то, что положено ему. Если не дать веку то, что он хочет… — Он покачал головой. — Лучше все-таки дать. Потому что иначе…
— И вы вообразили себя такой жертвой? — перебил я его. — Так, что ли?
— Да, — сказал Иммануил совершенно серьезно. — Я — выкуп за это время и эту страну.
Я смотрел на него и молчал. Ну что тут еще можно было сказать? Я разговариваю с сумасшедшим. Мелькнула мысль: «Какого черта мы с ним вообще треплемся? Посадить в мешок, вывезти из замка…»
— Вряд ли у вас это получится, — заметил Иммануил.
— Это почему же?
— Например, потому, что я вам не позволю это сделать.
«Да кто тебя спрашивать будет?» — хотел спросить я, но прикусил язык, вспомнив, с кем разговариваю.
— Вы, уважаемый, лучше б свою чудотворческую силу на что-нибудь другое направили бы. Например, на то, чтобы отсюда выбраться.
Иммануил покачал головой:
— Пусть осуществится то, что должно осуществиться.
* * *
— …Итак, — провозгласил папский легат Пабло Верочелле. — Мы со всей тщательностью и вниманием рассмотрели это дело и пришли к мнению, что вина этого человека бесспорна. Он еретик, малефик и чернокнижник. Неоднократно во время следствия мы предлагали ему раскаяться в своих преступлениях, но, поскольку он с упорством отвергал милосердие Божие, мы признаем свое бессилие, отступаемся от него и передаем его в руки светской власти для того, чтобы та совершила над ним наказание, кое заслуживает этот человек. Со своей стороны, мы отлучаем его от Церкви и предаем проклятию как еретика и антихриста. Барон Родриго де Эро…
Но барон Родриго де Эро грохнул кулаком по столу:
— Не буду я его сжигать!
— Барон, я вновь вынужден напомнить вам о вашем долге! — строго произнес Верочелле.
— Да катитесь вы к дьяволу со своим долгом! Не чернокнижник он, ясно?! Мозги у него набекрень, это точно, но только такого человека обижать, это все равно… все равно что… — Барон на мгновение запнулся, не в силах подобрать подходящее сравнение. — Все равно что лошадь ни за что ни про что ударить!
Пабло Верочелле поджал губы:
— Вы забываетесь, барон Родриго де Эро.
— Нет!
— Итак, вы решительно отказываетесь сделать то, что велит вам ваш долг?
— Что мне велят мой долг и моя честь, я знаю. Поэтому и не буду его сжигать.
— Очень… хорошо.
Легат поднялся со своего места. Лицо его было белым от бешенства.
— Мы немедленно покидаем ваш замок, барон. Не думайте, впрочем, что таким образом вы спасете этого еретика, потому что мы отправляемся в Монпелье. Надеюсь, что тамошний фогт лучше знает свои обязанности, чем вы и Роже. Что касается вас, то я отлучаю вас от Церкви и предаю анафеме, как человека, укрывшего в своих землях еретика и продолжающего защищать его. Данной мне властью я освобождаю всех ваших людей от данных ими обязательств и разрешаю от всех вассальных клятв…
— А он смелый, этот наш ломбардчик, — вполголоса сказал мне Ги де Эльбен. — Я бы на месте барона схватил бы его и посадил бы туда, где сейчас Иммануил сидит. И не выпускал бы до тех пор, пока не снимет отлучение.
Я пристально посмотрел на тамплиера.
— И вы позволили бы барону сделать это? Вы ведь должны охранять легата.
Ги с сожалением вздохнул:
— Не позволили бы. Но стражи-то у Родриго все равно ведь больше!
…А легат и барон тем временем продолжали ругаться.
— Я поеду в Рим! — орал барон. — Посмотрим тогда, кто из нас прав!
— Езжайте куда хотите. А пока позвольте нам удалиться — хотелось бы побыстрее избавить землю от этого еретика…
— Дьявол! Тысяча дьяволов!!! Две тысячи дьяволов!!! Я вам его не отдам!
— Что значит: вы нам его не отдадите? — произнес легат таким тоном, от которого температура вокруг понизилась сразу градусов на тридцать. Но Родриго не уступал:
— А вот то и значит! Пусть он будет судим Божьим судом, как это исстари делалось! Я сам возьму меч. Посмотрим, осмелится ли выйти против меня кто-нибудь из этих ваших рыцарей!
— Извините, — вежливо, но твердо заметил легат. — Вы не можете быть его защитником. Вы были его судьей.
— Но теперь-то я его судьей не являюсь!
— Зато теперь вы отлучены от Церкви и, пока отлучение с вас не снято, в суде можете находиться только на одном месте — на месте подсудимого. С юридической точки зрения, барон, вы — пустое место.
— Что-то я тебя не понял, ломбардец, — тоном, не предвещавшим ничего хорошего, процедил барон.
— Легат Верочелле пытается сказать, — поспешно вмешался Годфри де Фраго, — что вы не можете быть защитником этого еретика.
— Зато я могу, — громко сказал я прежде, чем Родриго успел ответить. — Меня от Церкви никто не отлучал.
— Ну, это недолго устроить, — пообещал легат, окинув меня ядовитым взглядом.
Тут, привлекая к себе внимание, поднял руку тамплиер.
— Это, — заявил он, — будет несправедливо. Вы, монсеньор, конечно, можете пользоваться своей властью как хотите, не разбирая ни правых, ни виноватых, но… это будет несправедливо. И Папа об этом рано или поздно узнает. Это я вам обещаю.
— Не узнает, — сказал тот итальянский рыцарь, который один раз уже сцепился с Ги де Эльбеном, — я убью тебя раньше.
Пабло Верочелле положил руку на плечо итальянцу, успокаивая его.
— Ги, вы считаете это несправедливым? Что ж, вот вы сами и будете сражаться с этим… с этим человеком.
Ги де Эльбен достал из ножен кинжал. Повертел в руках, задумчиво посмотрел на лезвие. Резко убрал обратно в ножны.
— Нет.
— Что вы сказали?!
— Видите ли, это человек — мой друг. Я не могу с ним сражаться.
— Вы отказываетесь выполнить мой приказ?!
— А если вы мне прикажете прыгнуть в небо, а я не смогу, вы тоже станете меня спрашивать, отказываюсь ли я выполнить ваш приказ?
— Вы трус!
— Я не трус, и вам это хорошо известно. Но сражаться с де Монгелем я не буду.
Легат Верочелле посмотрел на барона. На Ги де Эльбена. На меня.
— Да это заговор! — ахнул он. — Это настоящий еретический заговор!..
— Итак, — спросил я, — кого вы выставляете?
Легат некоторое время молчал.
— Позвольте мне, монсеньор, — сказал итальянский рыцарь.
