Иногда его взгляд скользил по этим пустым стульям. В начале процесса, когда прокурор только высказывал суть обвинения. Но ни отца, ни брата — именно их лица ему бы хотелось там увидеть, ни отца, ни брата…, они расстались давно. В тот день, когда Ульрих подал заявление на прохождение службы в Учебном лагере. Там погибла мать Ульриха…, в этом лагере. Она тоже однажды подала заявление, отправилась туда и больше не вернулась. Империя вернула лишь её истерзанное тело…, отец, брат они яростно ненавидели Империю за то, что случилось с ней. И он должен был бы. Но почему-то не мог. Он скорбил, как и его родные, но не винил в этом Империю и порядок в ней установленный. Нет, он никого не винил и отправился в Учебный лагерь. И выжил там. И вернулся Гражданином. Только возвращаться не куда было — его родные уже отказались от него…
Прокурор дочитывал обвинительное заключение.
— …и только по чистой случайности гражданин Рейдлих остался жив! Этот, прошу прощения уважаемый суд, этот гражданин, сознательно стремился предать смерти сограждан, и ради чего? Что бы набить собственный карман! Именно поэтому я уверен, что…
Ульрих не сумел сдержать улыбки. Прокурор немного ошибался. Ульрих прекрасно знал, что его ждёт за убийство, если он будет пойман. Он как раз действовал очень осторожно, изо всех сил стараясь никого не убить, ибо за убийство, полагалось убийство. Смерть за смерть.
И хорошо ещё, что он всё-таки гражданин. Ограниченных в правах судило Гестапо и может даже и справедливо судило (как говорят имперские сми), но Трибунал был ему куда как ближе. Если быть осуждённым на смерть — пусть лучше его приговорит к этому генерал армии, а не палач из числа Гестаповских мясников! Впрочем, зря он так. Про Гестапо. Вот анклавистам ещё хуже — они подсудны суду Гестрада, а эти вообще…
Лучше уж генерал судья и полковник прокурор из числа состоящих на действительной военной службе, чем штабные крысы, пусть и прошедшие Учебные лагеря, но всё равно штабные и всё равно крысы.
— Итак, — судья начал говорить, просидев хмурым и задумчивым почти десять минут, — стороны высказались. Есть протесты?
— Нет, уважаемый суд, протестов нет. — Спокойным, почти холодным голосом произнёс Ульрих. Судья уважительно кивнул ему. Ульрих защищался неплохо, вполне держа уровень в словесной баталии со своим обвинителем, и заслужил уважение. Такое можно было увидеть только на трибунале, только там, где судили Граждан Империи. Не граждане редко удостаивались уважения тех, кто заслужил гражданство собственной кровью.
Прокурор тоже не нашёл возражений и седой генерал продолжил свою речь.
— Я нахожу, что представленных доказательств виновности гражданина Ульриха Олли, вполне достаточно, для признания его вины. — Судья поднялся на ноги и приступил к заключительной части своей речи. — Ульрих Олли, вы признаётесь виновным в вооружённом ограблении, а также в причинении тяжких телесных повреждений трём гражданам. Приговор суда: вы будете определены в штрафной батальон «Зельда» рядовым, сроком на пять лет, без права амнистии и помилования.
Ульрих не дрогнул, не выдал своего волнения, зарождавшегося в душе страха. Он подавил его единым усилием воли. «Зельда» — смертники. Штрафной десантный батальон, высаживающийся первым на тех планетах, куда даже отряды элитных десантных рот не совались без тяжёлой техники и корабля медицинской службы. Он принял свою судьбу с честью, как Гражданин, как солдат. Но прежде чем его увели, он резко проговорил.
— Я выражаю протест!
Судья, приподняв бровь, улыбнулся — наверное, он привык к такому и уже давно ждал надоевших возмущений его приговором, но установленную законом процедуру он не нарушил.
— Выразите суть вашего протеста.
— Я окончил службу в Учебном лагере в звании сержанта. На каком основании уважаемый суд понижает меня в звании?
Судья растерялся. Он не ожидал этого. Нахмурившись, посмотрел на стол, за которым сидел и провёл ладонью над сиреневым глазком проектора. Тоненький синий луч брызнул ему прямо в глаза и на несколько секунд судья замер неподвижно. Когда луч потух он ошеломлённо взъерошил волосы рукой и произнёс.
— Прошу прощения, моя вина…, и лишать вас звания, в общем-то, я причин не вижу. — Судья улыбнулся. — Ведь за свои преступления вы уже получили приговор гражданин Олли. Что ж, вы отправитесь отбывать наказание в звании сержанта. Не уроните Честь Империи в грязь, по которой вам придётся пройти на пути к свободе.
— Хайль! — Гаркнул Олли, вскинув руку вверх. Судья и прокурор повторили его жест и крик…, а Ульрих старался подавить нарастающий страх и уныние — он не очень наделся протянуть в живом виде пять лет в батальоне «Зельда»…
Вечный Фюрер стоял очень прямо. Даже подбородок был задран повыше. Челюсти сжаты так сильно, что стоило ему повернуть голову как начинали скрипеть зубы. Он долго жил, очень долго. Город в окне, что простирается до самого горизонта и дальше, дальше…, город-гигант. Когда-то он был другим. Первое здание здесь было построено под его личным надзором. А как же иначе? Ведь это был Сайлор — новая столица Империи. Берлин был столицей и в его сердце это место по-прежнему принадлежит Берлину, но времена изменились. Ещё тогда, в первые годы Империи. Если бы Берлин остался столицей он бы преобразился, не только внешне. Он стал бы другим внутри, утратил бы свойственный только ему дух…, потому новой столицей стал Сайлор, город на другой планете.
Гитлер смотрел и ждал. Уже многие недели его мучила смутная тревога, ожидание чего-то небывалого, чего-то страшного. Он ждал, просыпался в холодном поту от кошмарных сновидений. Войска получили приказ, и вся Империя уже третий месяц жила на военном положении, так будто война уже началась.
Только её всё не начиналось.
Обещанный тем стальным человеком Последний враг всё не появлялся и сейчас Гитлер начал подозревать себя в психическом расстройстве. Именно так. Он никогда бы не подумал, что у него может развиться даже нервный тик, не то что психическое расстройство, но…, та книга…
Пришелец из будущего сумел пошатнуть не только его веру в избранность арийской расы. Он много чего сумел пошатнуть, этот чёртов пришелец! Из того, что он прочёл о себе, о том, как он вёл себя в нормальном развитии истории во времена второй мировой войны, фюрер заключил, что он подвержен подобным недугам, как и все прочие. Увы, из этого развился весьма болезненный комплекс. Фюрер ничего не боялся в этой жизни — ничего, кроме возможности сойти с ума. Конечно, он всегда был уверен, что уж он то никогда таким недугом страдать не будет, но как ещё объяснить те глупейшие действия, что он совершал в нормальном течении истории? Только признаками начинающегося сумасшествия.
