Вместе с Егией Навапяном на смотрины прибыли еще два армянских купца и татарин с ухватками чиновника. Они осмотрели суда, заглянули в трюма, убедившись, что заполнены товарами, указанными в накладных, переговорили по нашему разрешению без свидетелей с пленными турками, которых собирались выкупить. После чего зашли в каюту флейта, где сели за стол вместе со мной и сотниками Безухим и Панасом Цибулей, получившем свое прозвище из-за интересной формы головы. Мусульмане с удовольствием выпили греческого кисло-сладкого белого вина, налитого из бронзового кувшина емкостью литра четыре с половиной в оловянные кружки граммов на двести, закусили египетскими финиками. После чего начался торг отдельно по судам, грузу и пленным. Мы предлагали за две трети цены, собираясь согласиться за половину. Купцы предлагали треть, намереваясь заплатить не больше половины. Именно это совпадение и затянуло переговоры. Каждая сторона подумала, что можно глубже продавить другую. Сотники торговались так же отчаянно, как армяне и татарин. Я наблюдал, почти не вмешиваясь, потому что не сомневался, что продавить не получится у обеих сторон.
Договорились на третьем кувшине вина, и только потому, что выпитое ранее просилось наружу, а вставать из-за стола до окончания переговоров никто не решался.
— Черкасы хитрые, с ними хорошо иметь дело! — произнес по окончанию торга татарин.
Эта фраза не показалась мне противоречивой. В институте у меня был однокурсник из уральских татар Рашид Ишниязов. Пообщавшись с ним, я сделал вывод, что по каждому вопросу существует четыре точки зрения: правильная, неправильная и две татарские — правильная неправильная и неправильная правильная. Фраза про черкасов относилась, скорее всего, к последней точке зрения.
Лодка Егии Навапяна подошла к шхуне. Купец первым поднялся на борт по штормтрапу. Как ни странно, у голландцев шторм-трап пока не прижился. По старинке пользуются стационарными, приколоченными к бортам. Казаки подняли на борт два сундука. Прямо на палубе, на виду у всех, я начал пересчитывать привезенные золотые монеты. Помочь мне никто не решился, хотя некоторые казаки умели считать до ста. Быстро, как я, не способны, а медленно стесняются при мне. Я набирал в сундуке десять монет и кидал в кожаный мешок. Маленькие кружочки золота — а сколько в них пота, крови, слез, как и лени, удовольствий, радости?! Мне кажется, жизнь каждого человека можно выразить двумя стопками монет — заработанными и потраченными на себя. Вряд ли эти стопки хотя бы у кого-то равны. Казаки следили за мной молча. Мне даже кажется, что и не дышали. Было много порченых монет — образец армянской образованности в деле. Если бы я продавал свой товар, то такие не взял бы. Для казаков вид большой кучи золотых монет был настолько очаровывающим, что на порчу отдельных не обращали внимание. Я не стал выпендриваться, потому что отберу себе лучшие, когда будем делить. Отсчитывать ведь придется опять мне. Когда в мешке оказывалось десять тысяч монет, его завязывали и опечатывали каждый своей печаткой я и оба сотника. Затем мешок относили в кладовую шхуны, дверь в которую будет закрыта на амбарный замок, а рядом с ней выставлен круглосуточный караул. Такая уйма денег может кого хочешь свести с ума. Не хватало девяносто шесть монет, которые Егия Навапян, стоявший рядом и внимательно следивший за моими руками, добавил без разговоров.
— Забирай первое судно, — разрешил я, когда последний мешок был закрыт в кладовой.
По условиям договора покупатели платят половину, забирают и за три дня выгружают первый флейт. После чего, если нет замечаний по грузу, привозят вторую половину договоренного и становятся владельцами второго флейта. С первым мы отдаем и всех пленных турок. Офицеров — за выкуп, а рядовых — в обмен на пленных казаков, а если столько не найдут, на других православных молодых мужчин, иначе нагонят стариков и старух, утверждая, что больше никого нет. Как покупатели будут урегулировать этот вопрос с владельцами рабов-казаков — нас не касалось. Уверен, что проблем не будет, поскольку один из покупателей — ханский эмин (начальник таможни) Ахмед-паша, так обожающий иметь дело с казаками.
— После этого домой отправитесь? — интересуется на прощанье армянин.
Даже если бы мы и собирались так сделать, ни за что бы не сказал. Иначе нас у Аслан-города встречало бы все татарское войско.
— Пойдем еще поохотимся, — ответил я. — Хватит денег на покупку других судов?
— Приводи, постараемся найти, — пообещал Егия Навапян. — У хорошего купца на дешевый товар деньги всегда найдутся. Иначе, какой он купец?!
Глава 44
Флотилия лежит в дрейфе южнее Констанцы и на таком удалении от берега, что даже высокие холмы не видны из «вороньего гнезда». Следовательно, и нас не должны видеть с берега. Голландские капитаны рассказали мне, что через пару недель после них на Констанцу должен был пойти большой караван с оружием и припасами. Молодой турецкий султан недавно заключил мир с персидским шахом и теперь перебрасывает к границе с Речью Посполитой армию и снабжение для нее. Врать голландцам незачем, они в доле. Высланный на разведку баркас вернулся с сообщением, что в порту стоят только несколько небольших судов, и теперь дрейфует ближе к берегу, чтобы сообщить о подходе добычи. Ждем уже два дня. Казаки, не привыкшие подолгу находиться в открытом море, явно нервничают, но пока не ропщут. Тем более, что, благодаря вызволенным из плена, их стало слишком много на всех наших судах. Пока что количество золотых монет, полученных за предыдущие трофеи, помогает им справляться с фобиями. Они решили подождать еще три дня, после чего ограбить окрестности Констанцы.
Я от скуки учу несколько наиболее сообразительных казаков пользоваться картами, компасом и определять широту с помощью квадрантов, найденных на флейтах. Оба голландские капитана помогают мне. Узнав от меня, сколько каждый казак получит за предыдущие призы, они теперь всячески стараются понравиться казакам, чтобы те не передумали дать и им долю в предстоящей добыче. Иона сидит за столом и рисует копии карты Черного моря, отобранной у турецкого капитана второго флейта. Я подправил ее и заменил надписи на турецком языке на русские. В предыдущем варианте море было без центральной части, только берега, сдвинутые почти вплотную, и юг был наверху, а восток слева. Карту явно делал европеец, скорее всего, голландец. На ней в некоторых важных местах есть изобаты — изолинии, соединяющие одинаковые глубины. В прошлую эпоху я видел изобаты только на голландских картах, причем не на всех, и только побережья Нидерландов и частично соседей.
Сегодня жарко. Ветер балла четыре, но даже в тени под натянутым между мачтами, запасным парусом его потуг не хватает, чтобы чувствовать себя комфортно. На мне только шелковая рубаха и трусы. Многие казаки и вовсе в одной рубахе. Правда, рубахи у них длинные, у некоторых до колена. В таком виде казаки выглядят мягче. Впрочем, даже сейчас, глядя на их небритые, братские чувырлы, я представлял, как бы вытянулись рожи у поклонников казачества из двадцать первого века, если бы встретились с этими вот, настоящими казаками, в темном переулке. Самых агрессивных отморозков из своей эпохи они бы сочли мелкими хулиганами. У каждого казака из семнадцатого века руки не просто по локоть в крови. Большая часть убитых ими — мирные жители, безоружные, не оказывавшие сопротивление, а некоторые, как во время похода в Московию, и вовсе единоверцы. Еще они очень любят издеваться над беззащитными. Засыпать пленному порох в какое-нибудь естественное отверстие и поджечь — любимое развлечение казаков. Особенно нравилось проделывать это с красивыми женщинами. Изнасилуют, а потом выжгут последствия и обрекут красавицу на страшную смерть, чтобы больше никому не досталась. Отрубание всяких выступающих из туловища частей, причем медленно и со знанием дела, чтобы жертва умирала долго и мучительно, и вовсе считается детской шалостью. Тем больше ими будут восхищаться в будущем, когда от казаков и след простынет. И не только восхищаться. Во время Второй мировой войны потомки, судя по зверствам, казаков проявят себя в составе карательных бандеровских подразделений, сжигая людей в белорусской Хатыни и делая в польских Кресах «венки из детей» — привязывая к стволу дерева по кругу несколько смертельно раненых детей. Всё то же, что и в случае с благородными рыцарями. Недаром казаки называют себя «лыцарями» — унаследовали лучшие черты средневековых разбойников.
