– Славная карьера…
Жора наконец решился задать вопрос, давно его мучивший:
– А вы…
– «Ты», Жорж, «ты», мы же договорились. Зови меня просто Анри.
– Ладно, Анри. Ты знаешь человека по фамилии Равальяк[85]?
Король, не открывая глаз, пожал плечами:
– Да вроде незнакомая фамилия. А что?
– Да так, ничего…
«Будь что будет… – подумал Георгий, с остервенением продирая слипающиеся глаза. – Все равно это еще только через двадцать лет произойдет…»
* * *
Жора лежал в темноте, вслушиваясь в непроницаемую тюремную тишину, и никак не мог понять, что именно его разбудило.
По мере того как его глаза привыкали к темноте, он различил, что в одном месте камеры темнота как бы гуще, чем в остальных. И самое ужасное, что сгусток черноты медленно приближался. Еще мгновение, и он принял форму человеческой фигуры.
– Кто здесь?
Георгию показалось, что сказал это, вернее, проблеял кто-то другой – слишком уж непохож был дрожащий голос на его собственный.
Темный призрак остановился в двух шагах от постели узника, и на Арталетова глянуло, будто озаренное изнутри, интеллигентное лицо с аккуратной бородкой. Герцог Домино! На этот раз – в черном!..
– Вы за мной?..
Герцог наклонился, близоруко вглядываясь в лицо лежащего, и с сомнением произнес:
– Шевалье д'Арталетт?..
– Я…
Неужели призрак герцога явился сюда, чтобы сообщить еще более мрачные новости, чем предстоящая вскоре казнь на костре?
– А где барон де Кавальяк, бывший комендант Бастилии?
– Боюсь утверждать точно, ваша светлость, но, по-моему, его камера где-то в подвальной части…
– А это какой этаж?
– Третий…
Призрак с досадой всплеснул руками:
– Ну кто так строит? Черт бы побрал этих архитекторов! Чтоб им пусто было!
– Они, э-э… ваша светлость, – осторожно вклинился в поток излияний Арталетов. – Он вроде бы их уже побрал… Строители Бастилии довольно давно умерли…
– Чтоб им пусто было на том свете! – не смутился ни на секунду Домино, пышущий праведным гневом. – Я еще до них доберусь!.. А это кто? – Он указал пальцем на посапывающего короля.
– Да так, – уклончиво ответил наш герой. – Просто прохожий…
– А вы чего дрожите, д'Арталетт? – переключил герцог свое внимание на «хозяина» камеры. – Не видите, что ли, что я не к вам? Вас я уже просветил, помнится… Ну и как, – с интересом осведомился он тут же. – Сбывается?
– Меч на моей шее сломался, вроде бы стальной… Да и в воде не утонул, – честно признался Жора. – Сам удивляюсь…
– Ну, значит, и в огне не сгорите! – заверил его герцог. – Я не ошибаюсь никогда!
«Угу, только этажом разве… – подумал саркастически Георгий. – А так – никогда…»
– Я бы на вашем месте не ерничал, – поджал губы Домино, читавший мысли, как видно, не менее легко, чем передовицу с газетного листа. – Сравнили, понимаешь… одно с другим!
– Ни в одном глазу! – испуганно открестился от шаловливых мыслей наш герой: спорить с таким вот персонажем – себе дороже!
– То-то! А то ведь я сегодня, как вы уже успели заметить, в черном… Люблю я этот цвет почему-то…
Угроза в словах герцога Домино сквозила не хуже, чем пресловутое шило в дырявом мешке.
– Ну, счастливо оставаться, – сказал он, уже наполовину втянувшись в дверь камеры. – Приятного вам времяпрепровождения. Особенно послезавтра. А я пойду порадую старичка…
– До свидания, – вежливо попрощался Жора с запертой дверью.
– С кем это вы беседовали? – заворочался на арталетовской постели король. – Ну и дрянь этот ваш порто, скажу честно… Башка трещит… Лучше бы вчера бургундское пили…
«Допрос является в первую очередь организацией следователем того психологического состояния допрашиваемого, которое реализуется в изложении и наиболее правильной и полной информации о событии преступления и личности преступника».
К. У. Полба, Л. З. Незванный. «Руководство практическою следователя». 1937 год
– Когда жиру много, накалять зубец не след, все одно в жиру остынет. Ты щипчики возьми и сало слегка отдери…
– Так ведь поножи Господа Бога для ног, они пошире будут и на клиньях, а перчатки великомученицы – на винтах, это для руки специально, понял?..
А. и Б. Стругацкие. «Трудно быть Богом»
Признаться, с утра у Георгия здорово побаливала голова после вчерашнего, причем виной было не столько чрезмерное употребление вина (простите за невольно вырвавшийся каламбур), сколько остаток ночи после визита герцога Домино, проведенный без сна, в перешептывании с Генрихом. Августейший его квартирант тоже был изрядно хмур спросонья от перепоя и недосыпа, поэтому, прихлебывая порто будто остывший чай, вслух размышлял о материях приземленных и далеких от приятности.
В частности, Жора с содроганием услышал проекты указов о карах, каковые должны были в скором времени обрушиться на головы проштрафившихся вельмож. Добрый их десяток отправлялся на эшафот, а еще большее число – на долгосрочное заточение в самые глубокие подземелья Бастилии, по слухам населенные такой отборной нечистью, что почитались неким предбанником перед входом в преисподнюю. Особенно сладострастно король, мучающийся печеночной коликой (Арталетов подозревал у него холецистит, симптомы которого нередко испытывал сам, но не спешил делиться догадкой, чтобы не оставить без хлеба насущного орду придворных врачей во главе с садистом Амбруазом Пара), говорил о наказании наименее грешных.
Правда, их, увы, было совсем немного, но наказание им предстояло страшное: отправиться в многолетнюю опалу на самый край королевства – в ужасные Ниццу, Монте-Карло и Сен-Тропез. Представляете их горькие страдания в той малонаселенной области, именуемой ныне Лазурным берегом? Практически никакого общества, развлечений и легкого времяпрепровождения – сплошная борьба за существование с населяющими эту местность кровожадными дикарями, прозываемыми «крупье».
Сердобольный д'Арталетт сражался за жизни мучеников, как лев, сумев благополучно заменить семи из десяти смертников близкое знакомство с палаческим мечом, достоинства которого вчера так смаковал монарх, на глубокие подвалы, насыщенный солями воздух которых действовал благотворно на слабые легкие и еще более хорошо – на длинные языки без костей и склонные к клептомании руки. Однако по делам у троих оставшихся он не выступил бы адвокатом ни за какие коврижки. Первый негодяй штамповал в подземельях своего замка фальшивые монеты, подрывая экономику страны. Второй был уличен в педофилии. Третий же, самый циничный и извращенный, предложил королю проект приватизации всего государственного имущества в пятилетний срок, для чего планировал продавать населению специальные «выкупные билеты», каждый из которых в конце концов должен был принести его обладателю аж две коровы, лошади или кареты на выбор.
Этого третьего, маркиза Анатоля де Борис, носящего среди близких милое прозвище «Les renards roux»[86], Жора предложил посадить на кол, причем потолще и без смазки, дабы помучился подольше, а король выступил со встречным предложением: разорвать четырьмя лошадьми-тяжеловозами на части. К глубочайшему сожалению обоих, подобные наказания, восходящие к расцвету монгольского владычества, не так давно были признаны Советом Европы в свете новых общечеловеческих ценностей негуманными и запрещены в королевстве повсеместно. С грустью сошлись на колесовании мерзавца и немного оттаяли сердцем, лишь перечисляя мучения, которым можно будет его подвергнуть предварительно. Король настаивал на «Железной деве» и «испанских сапогах», но Арталетов предпочитал пытку более жестокую: запереть приговоренного в королевской казне с завязанным ртом и скованными руками, чтобы он испытал поистине Танталовы[87] муки при виде золота, которое абсолютно невозможно украсть.
Стоит ли упоминать о том, что престарелого барона де Кавальяка, прежнего коменданта Бастилии, которого король уже отправил подлечиться в самый глубокий подвал лет на двадцать (то есть не только пожизненно, но еще и с надбавкой), наш герой, в пику самоуверенному герцогу Домино, послал на растерзание кровожадным «крупье», да еще уговорил короля дать старику на дорогу приличную сумму, дабы дикари имели возможность обчистить его до нитки самым изощренным способом.
Осужденных на виселицу отправляли прокладывать дороги, каторжан-галерников – сажать виноградники, приговоренных к публичной порке плетьми – строить дома и рыть канавы… Словом, король покинул своего друга, утомленного его присутствием и непривычным, но весьма милосердным занятием, только после обеда.
Жаль, что выспаться вволю Арталетову все же не пришлось…
* * *
Едва дверь за Генрихом, восстановившим свое обычное приподнятое настроение и весело насвистывающим что-то бравурное, затворилась, стих шум от пробуждения отеческими пинками дрыхнувших на посту гвардейцев-бодигардов и Георгий завалился на свое скорбное ложе с целью перехватить сотню-другую минут крепкого сна до ужина, как снова раздался стук – вежливый, но настойчивый.
