— Тащ полковник, — спросил старшина, когда особист вышел, — а вы тот самый Катуков, который Михаил Ефимович?
— Да, тот, самый, другого нет, — ничего не понимая, ответил полковник, — А что это имеет какое-то значение?
— Для меня имеет, — ответил старшина, — прадед у меня, тащ полковник, с вашей 1-й гвардейской танковой армией пол Европы прошел, от Москвы до Праги. Так что нам с вами сам Бог велел…
— Так ты что, старшина, и в бога веришь? — удивленно спросил Катуков.
— На войне атеистов нет, — ответил старшина, и загадочно добавил, — Не так важно веришь ли ты в Бога, как то — верит ли Он сам в тебя. Идемте, тащ полковник, покажу вам в деле воплощенный в металл ужас панцерваффе…
— Выражайтесь яснее, старшина, — уже выйдя на улицу, раздраженно сказал Катуков, — что такое панцерваффе, и что за ужас?
— Панцерваффе — род войск в вермахте, по-немецки дословно «бронированное оружие», — пояснил старшина Кирьянов, — курируются лично Гитлером и являются его любимой погремушкой. А их ужас, да вот он товарищ полковник, перед вами.
Они вошли в танковый парк. Ворота боксов были раскрыты. Внутри урча дизелями на холостом ходу, стояли танки. Нет, не так — ТАНКИ! Катуков подумал, что будь он немецким танкистом, то он действительно бы испугался этой бугристой, как у доисторического ящера брони, этой приплюснутой башни, и широких гусениц, что придавало машине вид присевшего, изготовившегося к прыжку хищника. А самым главным была длинноствольная пушка, считай, что корабельного калибра. Если эта зверюга была создана для того, чтобы бороться с подобными себе, то танки первой половины двадцатого века для нее — только на один зуб.
Катуков положил руку на остро скошенный лобовой лист, и ощутил мелкую дрожь работающего на холостых оборотах двигателя. В воздуха пахло разогретым маслом и сладковатым соляровым угаром. Рядовой Бакрадзе поднялся на броню, сдвинул в сторону люк механика-водителя в центре корпуса, и скользнул на свое место. Газанув пару раз для пробы, он вывел танк из наполненного сизым соляровым угаром бокса на площадку перед воротами.
— Значит так, тащ полковник, — обратился к Катукову старшина, — сейчас вы садитесь на мое командирское место, и Сережа потихоньку отвезет нас на исходную. Там ребята сделают вам вывозной, и покажут мастер-класс.
— А вы, старшина? — неожиданно хрипло спросил Михаил Ефимыч.
— Для четырех человек внутри места нет, — ответил старшина Кирьянов, — поэтому до исходной я буду на броне, а потом Сережа начнет исполнять свое родео. Так что я лучше пешком постою. Да вы не бойтесь, тащ полковник, вам ничего делать не придется. Сидите и смотрите. Ребята выучили это упражнение, как таблицу умножения. Когда вернетесь, будете знать, о чем спрашивать. Ну что, по коням?
— По коням, товарищ старшина, — ответил Катуков и полез на броню. Ему уже, наконец, хотелось объездить эту тихо урчащую громадину, и понять, так ли уж она хороша, как кажется с первого взгляда.
Внутри танк был, мягко выражаясь, тесноват. Все свободное место в боевом отделении занимал казенник пушки, автомат заряжания и прицел. Михаил Ефимович чувствовал себя селедкой, которую не очень гуманно засунули в банку, только почему-то забыли залить рассолом. Еще разница видимого внешнего и ощутимого внутреннего объемов башни говорила о толщине брони, и эта толщина доставляла полковнику Катукову особое удовольствие. Этот танк был по-настоящему толстокожим. Еще Михаил Ефимыча заинтересовал неожиданно плавный ход тяжелой машины.
— Сергей, — окликнул он мехвода, — какая тут подвеска?
— Торсионная, тащ полковник, — ответил механик-водитель.
— А скажи, почему ты, Бакрадзе, и вдруг Сергей, — неожиданно спросил Катуков, — да и на грузина ты не очень похож.
— Кхе! — ответил механик-водитель, — Да мы в Москву еще считайте при Иване Грозном приехали. Так что у меня только фамилия грузинская…
— Сережа у нас москвич в…надцатом поколении, — добавил наводчик, — и очень этим гордится.
— Да ладно вам, ребята… — проговорил мехвод и добавил, — Стоп! Исходная! — танк, дернувшись, остановился, — Провожающих просим покинуть поезд.
Старшина Кирьянов склонился к уху полковника Катукова, — Тащ полковник, сейчас вы за командира танка, так вам будет интересней. Ваша задача обнаружить цель и дать целеуказание наводчику. Ну, ребята счастливо!
Михаил Ефимович не сколько услышал, сколько шестым чувством почувствовал, что старшина спрыгнул с брони на землю. Потом мотор танка взревел всеми своими семисот пятьюдесятью лошадьми, танк рванулся вперед и полковник Катуков почувствовал что он летит… По сторонам мелькали заснеженные елки, впереди моталась раздолбанная, присыпанная снежком колея танкодрома. Вот танк взметнулся на эскарп, и полковнику Катукову захотелось закричать — Мама! — томительные десять секунд свободного полета.
Немного отдышавшись, он подумал, что если эти танки будут вот так степные тушканчики прыгать по полю боя, то противнику еще понадобится время, чтобы привыкнуть к этому мельтешению. А весит такой «тушканчик» ни много, ни мало, сорок тонн. И при этом прыгает как БТ.
Но вот лес кончился, и впереди открылось чуть всхолмленное мишенное поле. Ухватив в окулярах командирского перископа размытый силуэт, полковник скомандовал, — Танк противника, лево двадцать.
— Вижу! — подтвердил наводчик, и ствол башни быстро пополз в указанном направлении. Михаил Ефимович ожидал, что сейчас последует команда «Короткая», танк остановится, наводчик прицелится, и выстрелит. Но вместо этого ствол пушки, смотрящей на цель, как привязанный, вдруг окутался облаком дыма. Танк дернулся, и по ушам ударил выстрел. А секунды через четыре мишень разлетелась облаком обломков. Переведя дух, полковник начал лихорадочно искать новую цель для пушки, а в голове билась только одна мысль. — Четыре тысячи таких танков пройдут Европу, как раскаленный нож сквозь масло.
Когда дистанция закончилась, и танк, тихо урча дизелем, вернулся на исходную, Михаил Ефимович почувствовал, что его комбинезон такой мокрый, хоть выжимать. Ну и еще, в придачу, приятное чувство глубокого удовлетворения.
Перед тем как расстаться с экипажем старшины Кирьянова, полковник Катуков задал только один вопрос. Его интересовал ресурс пробега этих танков. Кроме этого, у него уже были все данные для доклада маршалу Шапошникову, оставался только этот, как он тогда думал, последний штрих. Полученный ответ его буквально шокировал, ибо шестьдесят тысяч километров пробега означали для него бесконечность.
