По Преданию, подобные поединки происходили и на Родине Богов, но не из-за спорной поленицы; миролюбивые, мыслящие о небесном русы не зря были созданы Даждьбогом богатырями, поскольку разум был бы слаб и несовершенен, будь он не в ладу с телом, не имея его мощи и выносливости. Только сочетание этих двух начал – высокого чела, обращенного к небу, и высокой же, но земной плоти вкупе рождало волю настоящего исполина. Они сходились в рукопашной только раз в году на празднике Солнца, принося победу в поединке, как самую дорогую жертву богам, ибо нет на свете вдохновенней созерцания для божьего ока, чем борьба, наполненная нескончаемой силой воли и невиданной мощью плоти сотворенных на земле богоподобных исполинов.
Случалось, в этих многодневных схватках у богатырей рвались жилы, мышцы и лопались черепа, но бывало и иное: от долгого стояния в крепком захвате кожа на руках и лбах незримо истиралась напрочь, но наземь не падало ни единой капли крови, которая взаимно уходила в жилы соперника и возвращалась назад. В Былые времена, когда бессмертные исполины сходились в поединке, забыв о времени, и если оказывались равносильными, случалось, что в местах соприкосновений их плоть срасталась и они, в недавнем прошлом противники, не могли оторваться друг от друга, доживая свою вечность в братских объятьях.
Но у смертных богатырей, сошедшихся в противоборстве на необитаемом острове ранней весной, не доставало столь времени, чтобы не то что жить одной кровью, а и кожу истереть. Каждый спешил скорее одолеть соперника, чтоб взять корабль и пойти к желанному острову Молчания, где победителю досталась бы прекрасная Краснозора. И потому от нетерпения они простояли всего лишь до полудня, после чего, с умыслом или ненароком, Уветич ослабил десницу, и Космомысл в тот же час взял его могучую шею сгибом руки и стал сжимать, однако Зимогор не растерялся, и преодолевая сопротивление, склонился и перехватил ногу исполина. Таким образом, замкнув друг друга до полной неподвижности, они лишь редко и глубоко дышали, обратившись в единый бугристый от вздутых сырых жил ком, стоящий на четырех ногах. И никто уже не в силах был изменить этого положения и достигнуть превосходства.
Ватага, стоящая поодаль, затаила дыхание и непроизвольно напрягала мышцы, повторяя движения поединщиков. Любой из них мог бы прийти на помощь, но даже не помышлял о сем, ибо когда схватывались исполины, все прочие арвары цепенели от свечения, исходящего от них. Только в миг высшего напряжения борьбы воля соперников отчасти высвобождалась и ее огонь поднимался над плотью, образуя искристые сполохи. Богатыри словно окаменели, сплетясь неподвижными телами, и этот незримый ход борьбы должен бы навеять скуку, ибо развязка была так далека, что не хватит дня, а то и грядущей ночи, однако завороженные варяги каменели сами, ибо от сего невиданного зрелища невозможно было оторвать глаз.
Несмотря на примерное равенство сил, Космомысл вроде бы находился в более выгодном положении, поскольку зажатая сгибом руки голова противника была чуть ниже уровня плеча, но намертво захваченное противником бедро не позволяло гнуть Уветича вниз, ибо тот норовил оторвать его ногу от земли и лишить опоры. А в любом поединке ничего нет важнее спасительного и дающего уверенность ощущения незыблемой тверди под босыми ступнями. Исполину оставалось только с нарастающей силой сдавливать шею соперника, дабы не позволить ему перевести руки под колено, увеличить рычаг и опрокинуть навзничь. Космомысл крепче стиснул пальцы в замке, сосредоточил всю волю на правой сжимающей руке и тем самым медленно перелил силу спины в предплечье, как переливают расплавленное железо из печи в каменную оправу. И так же, как металл, застыли до предела натянутые сухожилия, а мышца вздулась до размеров головы и окостенела – теперь Зимогору было не вырваться из захвата.
Однако следовало выдержать так неведомо сколько часов, пока не замедлится ток крови в шее соперника и не начнут опадать и деревенеть его сырые жилы. Запястьем левой руки Космомысл чувствовал мощное биение сердца Уветича и по нему определял время, ибо в глазах стояла алая темень и было не понять, день ли еще длится или наступила ночь. Скованная голова Зимогора не давала ему пошевелить даже плечом, но нижняя часть тела оставалась свободной, и потому он начал еще шире расставлять ноги, тем самым проседая вниз, и медленно подтягивал сцепленные руки под колено, истирая кожу словно мельничными жерновами.
И теперь начинался совершенно иной поединок: кто вперед достигнет своей цели, тот и одолеет. И нечего было надеяться на помощь богов, ибо они и в иные времена не помогали схваткам исполинов, а ныне и вовсе, погрузившись в сон, не зрели и не внимали единоборству, победа в котором стала бы жертвой не им, а хоть и бессмертной, да земной поленице.
Космомыслу казалось, что бой сердца Уветича замедляется, но это могло останавливаться время, пронизанное искристым сиянием воли, разросшейся до исполинских размеров и от переизбытка вырвавшейся наружу. Но в любом случае соперник притомился, ибо замок из его рук все чаще замирал на одном месте, хотя до коленного сгиба оставалось расстояние в два пальца. Ничуть не расслабляя руки на шее, Космомысл готовился обратить ногу в железный столб и только ждал мгновения, когда соперник соберется с силами, чтобы сделать последнее движение к уязвимому месту.
Ждал – и был готов, но Зимогор внезапно и судорожно напрягся, в один прием сдвинул руки, да не подломил колена! Вдруг захрипел и мелкая дрожь пробежала по его телу. Не ведая, что будет в следующий миг, Космомысл двинул плечо вниз, выворачивая податливую голову противника, и ощутил, как подрубились его ноги. Не сдержав обрушившейся тяжести, и не в силах разжать руки, исполин осел вместе с ним и только в этот час ощутил, что Уветич не дышит, а расслабленное тело, будто парус, утративший ветер, безвольно валится набок.
Едва разогнув локоть, Космомысл выпустил соперника и встал над ним. Алое марево перед взором рассеялось, открылся слух и в тот же миг донесся возглас сорока глоток:
– Ура!
По правилам поединка он должен был наступить ногой на грудь поверженного противника, но от него дохнуло пронизывающим холодом смерти. Космомысл опустился на колени возле безжизненного тела и заглянул в лицо – Уветич был мертв! Бескровное, белое чело подбилось смертной синевой, расползающейся от горла, на черных, губах запеклась белая пена, а в неподвижных, кровяных от напряжения глазах отражалось утреннее белесое небо, в коем исчезли зрачки.
– Он умер! – удивленно и горько крикнул исполин и вскочил. – Я убил его!
