— Никак нет. — спокойно, без какой-либо затаенной гордости, произнес молодой человек. — Командовал U-61 во время атаки на "Фуриоус".
— То-то я думаю, фамилия мне ваша что-то напоминает, и совсем не министра образования и культуры. — хмыкнул Кречмер. — Слышал вашу историю, как же.
Ладно, завтра мы выходим в рейд, пойдемте, покажу вам вашу койку и штурманское хозяйство, непотопляемый вы наш… рейхсминистр.
"И тут!!!" — мысленно простонал Карл.
Балтийское море, борт U-99 22 июня 1941 г., час дня Субмарина благополучно вышла из гавани и взяла курс на вест. Карл усердно возился с картами, проверяя и перепроверяя курс, когда почувствовал, что к нему кто-то подошел.
— Продолжайте-продолжайте, лейтенант. — улыбнулся корветтен-капитан Кречмер обернувшемуся Геббельсу. — Я просто подошел полюбопытствовать, как у вас получается.
— Лучше чем раньше, герр капитан, но предела совершенству нет.
— Раньше — это на U-61? — дружелюбно поинтересовался командир субмарины.
— И там тоже. — рассмеялся Карл. — Но, вообще-то, я имел в виду училище.
— Все мы когда-то были кадетами. — философски заметил Кречмер, и вдруг встрепенулся. — О! Как я вчера не заметил? Вы уже женаты?
— Да. — смутился молодой человек. — Как раз после того злополучного похода и женился.
После того, как U-61 встретилась в море с "Антоном Шмидтом", на субмарину перешло несколько кадровых офицеров, которым и предстояло вести лодку до порта.
Фенрихов же, со словами "Хватит с вас, нечего гневить удачу" принял на борт эсминец.
По прибытии в гавань обоих юношей встретила целая делегация из адмиралов и капитанов цур Зее, доктор Геббельс, построенные в шеренги экипажи стоящих в порту судов и оркестр. Ошалевшим от такого приема Йогану и Карлу жали руки, их фотографировали, однофамилец "непотопляемого рейхсминистра" толкнул речь, а какой-то вице-адмирал (к стыду своему юноши так его и его не узнали) повесил им на грудь по железному кресту: 1-го класса Геббельсу, и 2-го класса — Арндту.
— Несправедливо. — сквозь зубы процедил Карл. Так, чтоб его услышал только приятель. — Без тебя бы мы не добрались.
Двигатель U-61 и впрямь начал барахлить почти сразу после атаки, так что Арндт рядом с ним дневал и ночевал.
— Вплавь бы добрался, тебе не впервой. — таким же образом ответил Йоган-Мигель-Альбано.
"Не впервой…" Карл ничего не сказал, лишь пожал плечами. Зачем его другу знать, что никогда он не жил в Данциге, что родился и вырос он в Берлине. Вернее — родится и вырастет. А скорее всего — не родится вообще. Слишком по иному пошла история, чересчур по иному.
Покуда "Антон Шмидт" добирался до Данцига, и потом, по дороге в Берлин (молодым людям дали аж двухнедельный отпуск — как раз до окончания сокурсниками практики) у него было время подумать. Хорошенько подумать, подробно, обо всем. Кто он, и что ему теперь делать.
С одной стороны, воспоминания об утраченном доме, о родителях и приятелях, о той веселой и разноцветной жизни, что была у него ранее рвали сердце и бередили душу.
Накатила тоска по дому, даже ипохондрия.
"Ипохондрия. — подумал тогда Карл. — Я и слова-то раньше такого не знал. Жил как все: дом, школа, дискотека. Компьютер, пиво, косячок — все развлечения. И все разговоры только о том, кто с кем, да в каких позах, и как здорово было б выиграть миллион Евро, и где именно их прогулять. Тьфу, вспоминать тошно!" А будущее? Какое его там ждало бы будущее?
"Хреновое. — честно признался себе Карл. — Не так, чтоб совсем, но все равно.
Ну, поступил бы я, выучился на торгового моряка. Если бы брат помог, устроился б на тот же самый круизный лайнер. И кем бы он там был? Старшим помощником младшего холуя? Рассказывал братец о закидонах пассажиров с мошной, о всех их капризах, о тех унижениях, что выносит от них команда. И сделать нельзя ничего — молчи и улыбайся, ибо клиент всегда прав. Или иди к черту — на твое место всегда найдется куча желающих".
Смог бы он, Карл Геббельс, так? Раньше, конечно же, смог бы. А теперь — нет.
Ему, кавалеру Железного креста 1-го класса, морскому офицеру, торпедировавшему вражеский авианосец, а потом дотащившего неисправную субмарину до спасателей, какое-то толстопузое быдло будет хамить и поливать его помоями? Да щаззз!!! Даст в морду, и не спросит как звали. А пускай знает, как надо разговаривать с офицерами, штафирка!
Нет, этот мир, это время, нравились ему не в пример больше, хоть и не так тут богато было с развлечениями. Нацизм? А что — нацизм? Во-первых, Гитлер не вечен.
Во-вторых, политкорректность эта долбанная, чем она от нацизма, только перевернутого с ног на голову, отличается?
В 2005-ом он, с младшей сестренкой и родителями, ездил в Амстердам. Они гуляли по городу, фотографировались, и так получилось, что пришлось проехаться в местном автобусе, где все четверо стали свидетелем неприятной сцены. На задней площадке сидел негр с косячком, прямо под табличкой "Не курить", пускал зеленоватый дым и периодически сплевывал на пол. Грязный, неопрятный тип с давно не мытыми волосами — люди старались держаться от него подальше.
Стоявший в проходе русоволосый парень — Карл тогда еще удивился, почему тот не сел, — негромко, с выраженным славянским акцентом, сделал негру замечание о том, что курить, мол, тут запрещено, и вообще — имей совесть, через два сиденья от тебя беременная женщина сидит. В ответ же получил грубую ругань по принципу "я твоя мама имел".
— Не прекратишь курить и харкать, — спокойно произнес тогда парень, — выйдешь на первой же остановке. Не выйдешь — так вылетишь.
— Fuck you! — прозвучало в ответ. Смачный плевок едва не попал парню на кроссовок.
И надо же было такому случиться, что как раз в этот момент автобус доехал до остановки и открыл двери.
Парень, не меняясь в лице, шагнул к хулигану, схватил его за грудки, и потащил на улицу.
— Помогите! Вызовите полицию! Меня хотят убить за то, что я черный! — заорал негр.
И ведь вызвали. И полицейские примчались — минуты не прошло. Когда автобус отъезжал, русоволосого запихивали — хотя он, в общем-то, не сопротивлялся, — в полицейскую машину. А курившего в неположенном месте и плевавшегося на пол автобуса хама отпустили.
И что это за фигня такая — не нацизм? Когда тебе можно все, если ты черный, и нельзя ничего, если ты белый. И это в Европе, родине белой расы, где черно- и желтокожие пришельцы, мигранты, приехавшие из своих задрипнных бамбуковых и пальмовых хижин, приобщаться к благам и богатствам цивилизации! Ах искупление вины за колониальный гнет? Горе побежденным! Не смогли в прошлом отстоять свои страны от белых завоевателей, так нечего теперь жаловаться — сами виноваты.
Нет, это сейчас Карл так думал. А тогда был полностью согласен с «фараонами» — нельзя человека за цвет кожи обижать. Мы же не фашисты какие-то.
"Идиот был", резюмировал для себя Карл. "За цвет кожи нельзя. За наглость и хамство — можно и нужно".
Нет, такой балет ему, Карлу-Вильгельму Геббельсу, не нужен. Его дом — Европа. И он совершенно не желает чувствовать себя в нем гостем.
Там же, в автобусе, какой-то глазастый старичок, приметивший на футболке русоволосого российский герб, высказался в том духе, что все эти русские — сплошь махровые нацисты. Геббельс из-за этого даже с Эльзой, поначалу, встречался с некоторой опаской.
А теперь Карл считал, что русские (ну, на самом-то деле в их стране народностей дофига, конечно, но для них, немцев, все они были «русские», даже прибалты), наверное, остались единственным здравомыслящим народом среди европейцев.
Наверное, это так на них семьдесят лет коммунизма повлияло.
"Может и на нас, немцев, национал-социализм подействует подобным образом? Если не перегибать с ним палку, конечно".
А друзья? Разве были у него, Карла, такие друзья в его времени? Да полно, были ли у него там вообще друзья? Так, дружки. Приятели, с которыми можно весело потусить, оторваться на дискотеке, ну, может пакость какую нелюбимому учителю устроить. И готовые заложить, едва запахнет жареным, начав валить все друг на друга. А вот таких, настоящих, цельных, готовых за друга хоть в огонь, хоть в воду, хоть к начальству "на ковер", прикрывающих спину друзей у него там, в его времени, не было. Ведь случись та история в бухте Эккендорф в 2006 году, разве стали б его однокашники молчать? Разве не попытались бы отмазаться, заявив "а это мы Геббельса под парусом ходить учили, а то он не умеет. Ну и вот…" Кто бы в этом случае был виноват? Он, конечно. "Ах это из-за вас лодка утонула, геноссе?
Это вы подбили друзей на глупость? Как же вы собираетесь быть офицером Кригсмарине?" и прочая, и прочая и прочая. А эти молчали стиснув зубы. И в карцер пошли, и наряды отрабатывали. И не словом его не попрекнули, искренне считая, что виноваты сами. Да остались ли в его, Карла, будущем такие люди вообще?
