«Ну, нравится тебе, Милон, подобное положение дел? — мысленно насмехался Клодий. — Могу ответить за тебя: не нравится. Я получу то, что хочу. А вы с Помпеем не получите ничего».
Помпей весь покраснел от натуги, пытаясь перекричать толпу, — ведь он отдавал команды на поле боя, и его слышали в схватке сражений. Но здесь не вышло. Башмачники с улицы Аргилет орали особенно громко. Великий охрип, сорвал голос, безнадежно махнул рукой и сошел с ростр. Клодий поднялся по ступеням походкой уверенной и непринужденной. Но едва он открыл рот, как завопили люди Милона. Их оказалось немало — крики неслись с разных сторон. Люди Клодия кинулись к орущим — в двух или трех местах завязались драки, но тише при этом не стало. Клодий перестал напрягать голос и лишь шевелил губами — все равно в этом гомоне ничего не услышать. Однако он не собирался уходить с трибуны. Он ждал, пока Полибий и Зосим сладят в толпе с несколькими особенно наглыми крикунами. И лишь толпа чуть притихла, Клодий выкрикнул:
— Кто морит людей голодом?
— Помпей! — отозвались его люди с разных сторон. Казалось, вопит вся площадь.
— Кто хочет сделаться царем Рима? — вновь выкрикнул он.
— Помпей! — гремел форум.
— Кто верный пес Помпея?
— Милон!
Прихлебатели Милона и Помпея пытались кричать, чтобы заглушить оратора. Тогда люди Клодия окружили их и стали плевать в лицо. Когда в тебя плюют, особо не поразеваешь рот.
Кажется, это последнее привело Помпея в ярость: он сделал знак своим ветеранам, и человек пять или шесть кинулись на ростры. Но тут им дорогу перекрыл Полибий с несколькими гладиаторами. У самой трибуны началась свалка.
И вдруг Клодий заметил, как сквозь толпу, в сопровождении двоих или троих преданных людей, торопливо прокладывает себе путь Цицерон, но не к трибуне торопится, а прочь с форума. Бежит наш смелый «Спаситель отечества», клянусь Геркулесом, бежит!
Клодий обвел взглядом форум. Дальше говорить бесполезно — никто никого больше не слушал. Но и с ростр не сойти. Ветераны Помпея по-прежнему дрались с Полибием и его людьми.
Клодий кликнул Зосима и Этруска — те как раз стояли под рострами.
— Держите меня!
И спрыгнул.
Отвратительно в Риме нынче судят. И ничего с этим не поделаешь!
Картина V. Сестра моя Клодия
Сенаторы спешат в Луку,[122] где их поджидает Цезарь, явившийся с золотом из Галлии. Каждый мечтает о своей доле, все торопятся к раздаче, не слишком задумываясь, за что им платят. В Луку поедут Красс и Помпей. Мой брат Аппий уже у Цезаря. Прислал письмо. Ждут меня. Я поеду, как только закончится суд над Целием Руфом, что затеяла моя сестрица Клаудилла.
Цезарь что-то замышляет. Что он может предложить? Что, кроме золота? В любом случае я возьму золото — оно не помешает. Но мне все это не нравится — и суд над Целием, и сборище в Луке.
Из записок Публия Клодия Пульхра
Клодия сидела в кресле, бессильно уронив красивые руки. Служанка вынула шпильки из ее волос, но и только. Волоокая по-прежнему была в столе и дорогой вышитой палле,[123] что упала с плеч и теперь причудливо стлалась по полу. Рабы бегали, шушукались. Многие были хмельны. Кто-то хихикал в углу, пересказывая подробности судебного разбирательства, кто-то бесстыдно обнимался, не дождавшись темноты.
После смерти Метелла Целера рабы вели себя в доме как хозяева, и Клодия им потакала. Формально она находилась под опекой братьев, на самом деле — чудила, как хотела.
— Бани готовы? — спросила хозяйка, пристав, и тут же вновь села. В комнату заглянула Псекада, выкрикнула: «Сей миг, домна!» — и скрылась.
Услышав шаги, Клодия резко повернулась.
— Ты! — В ее голосе отчетливо звучал упрек.
— Кто же еще? — Клодий критическим взглядом окинул сестрицу. — Такое впечатление, как будто тебя поимела целая когорта.
— Мерзавец! — Она швырнула в него первым, что попалось под руку, — попался стеклянный флакон с духами. Клодий поймал флакон и поставил на причудливо изукрашенный одноногий столик. Придвинул стул и сел напротив сестры. — Обвинитель фекальный!
— Я?
— А кто же? Разве не ты помогал обвинять Целия Руфа?!
— Лишь потому, что не мог оставить тебя без поддержки. Мне вообще не хотелось лезть в эту свалку. Лучше скажи, что заставило тебя напасть на Целия, да еще не посоветовавшись со мной? Сестричка, я теперь эдил, сражаюсь с лавочниками и смотрителями водопровода, как заметил наш обвиняемый, встретив меня в суде. Я, конечно, сказал пару гневных слов в его адрес, но моя речь не имела успеха.
— Цицерон все устроил, защитничек! Он убедил судей, что Целий невиновен. Чтоб Марка Туллия вытащили за ноги! Чтоб их обоих вытащили за ноги!
— Девочка моя, разве я не говорил тебе, чтобы ты не затевала это дело, оно безнадежное. Говорил или нет? Зачем ты решила обвинить Целия Руфа в отравлении, да еще стала требовать с него денег? Целий Руф — не тот человек, который любит платить. Я же рассказывал тебе, каких трудов мне стоило получить с него плату за пристройку. Зачем тебе понадобилось лезть в этот процесс? Все равно бы Руфа не осудили, представь ты хоть сотню, хоть тысячу доказательств. Никого не осуждают. Меня оправдали, Милона оправдали, моего клиента Гая Клодия оправдали. Теперь Целия Руфа оправдали. Судьи лишь бренчат золотом. Я же предупреждал тебя. Почему ты не поверила?
— Тебе плевать на меня! Ты думаешь только о своих интригах!
— Не надо лезть в безнадежные дела.
— Я не позволю никому меня бросить! Никому! Я сама… сама… — краем паллы она прикрыла глаза. Плечи ее вздрагивали.
— Но у тебя же сейчас есть любовник…
Она отрицательно замотала головой. Неужели никого? Клодия сделалась целомудренной — кому бы поведать такое!
— Я хотела, чтобы этот подлец вернулся, чтобы…
Она высморкалась в край накидки и бросила ее на пол.
— Он прислал двух своих рабов — якобы с подарками. Их привели ко мне, а они… они… — У нее прыгали губы.
— Почему ты мне не сказала?
— Я никому не могла сказать. Рабы… — выдавила она сквозь слезы. — Этого никто не должен знать.
— Их имена?
— Если ты убьешь их, все догадаются. Оставь.
В первый миг ему показалось, история выдуманная. Потом понял — не совсем. С рабами она спала, но по своей прихоти — господин не делит больше с нею ложе, так пусть его рабы займут место бывшего любовника. А потом взъярилась — за свою слабость, за свое унижение — на Целия Руфа.
Столько лет она считала себя повелительницей и вдруг поняла — сама поняла — что никакая она не повелительница, а всего лишь старая шлюха. Теперь Цицерон ее ославил и унизил публично, — он свою речь непременно издаст, — и красавица Клодия останется в людской памяти старой шлюхой, и только.
— Их имена, — повторил Клодий ледяным тоном.
— Грил и Посидоний.
— Посидоний? Этот сладкий, что подставляет ягодицы всем подряд?
— Мне плохо. — Она бросилась ему на шею. Он обнял ее по-братски, без намека на какую-то чувственность. — Что мне делать, скажи? Так тошно…
Клодий усадил сестру в кресло. Погладил по волосам. У корней — там, где они отросли, — было много серебряных нитей.
Она попыталась взять себя в руки.
— Плевать на Цицерона! Поеду в Байи! Прогулки на лодке, пирушки, приятные молодые люди, которые готовы… — Она замолчала. Губы ее вновь задрожали. — Цицерон, чтоб ему в Тартар провалиться, попрекал меня этими поездками! Он называл меня шлюхой! А сам… сам… приставал ко мне, клянусь. В моих же садах! Пытался затащить в беседку, как легионер первую встречную девчонку в захваченной деревеньке.
Только теперь Клодий заметил, как она постарела. Возле глаз морщины, щеки обвисли, наметился второй подбородок. Сейчас она выглядела лет на десять старше брата. Два года назад — всего два года — она была само совершенство. Стареющая матрона поймала взгляд Клодия и, несомненно, поняла его мысли.
— Ты, случайно, не купаешься в молоке диких ослиц? — спросила подозрительно.
— Нет, я ем по утрам экскременты новорожденных поросят. Это секрет вечной молодости.
Она сосредоточенно сдвинула брови. Кажется, не могла понять, шутит он или нет.
— Давай со всеми помиримся, — предложил он. — Будем хорошими, будем, как все, перестанем будоражить Город. Наш брат Аппий в Луке — хочет помирить меня с Цезарем и Помпеем. Помпей поедет в третий день до апрельских Ид.[124] Впрочем, не он один. Многие отправляются поглазеть на это трехголовое чудовище, как прозвал триумвират Варрон. Говорят, всего поедет около двухсот сенаторов. Видишь, как все хотят мириться. И мы с тобой будем мирные-премирные. — Он взял ее за руку и принялся перебирать пальчики.
