— Пока нас не будет, я в остроге казаков полдюжины крепким караулом оставлю, с воеводой. Справится, не вьюноша. Да и владыко пригляд строгий держать будет.
— Давай, Гриша, доделывай начатое, и в путь. Время не ждет. А про то «золотое озеро», брат, надо государю немедленно отписать, покойный мичман полезную вещь присоветовал. Мыслю, Петр Федорович нам сразу помощь окажет, знающих людей и снаряжение, чтоб под водой работать, даст. Есть оно у него — тот его сам видел. А нам, брат, предстоит начертанное императором выполнять.
— На Ситке город Ново-Архангельск основывать?! Ты же видел колошей! Мы им голову в пасть сунем, их там земли кругом.
— Зато тлинкитам не до приисков станет, а воевать нам есть чем! — Алехан показал на лежащие на лавке винтовки. — Здесь мы можем до тысячи пудов намывать каждый год, а это же бешеные деньги. За эти пять миллионов, ну пусть три, с вычетом нашей доли, царь нам людишек с кораблями отправлять будет! Да, нас пока двести человек русских всего, но пять тысяч алеутов уже присягнуло. И других туземцев к присяге приводить нужно.
— Ты прав, Леша. С бригами и винтовками мы Ситку очистим и колошей усмирим. А если государь каждый год хотя бы по сотне человек присылать будет, то за десять лет мы весь край под его руку подведем! А золота здесь много, и, мыслю я, оно процветанию России хорошо послужит!
Петергоф
26 декабря 1770 года
Зажженные бочки со смолой и многочисленные факелы освещали длинный корпус Большого Дворца. Каскада фонтанов со знаменитым Самсоном уже не было видно — стройку по всему склону замело снежком, но с весной, как только пойдет первая травка, закопошатся сотни рабочих.
— Наконец-то! Приехал домой! Домой…
Петр спрыгнул с седла — конь тяжело водил боками, замаялся, сердечный, галопом без жалости гнал. До Гатчины в возке ехал, а там, как узнал, что Като с детьми в Петергофе, вчера после Рождества из столицы отъехала, взял у конногвардейцев лучшего рысака и погнал во всю прыть, нахлестывая плетью. Конвойные казаки отстали по пути, хотя на свежих коней пересели, лишь Денисов за спиной вываживал своего скакуна — тоже загнал, но шел всю дорогу рядом.
— Ваше величество! — радостно взревел дежурный офицер караула — взвод петергофцев, бряцая винтовками, поспешно строился у главного входа почетным караулом. Как чертики из табакерки, откуда-то вынырнули два конюха, взяли коней под узду и принялись бережно вываживать, что-то тихо нашептывая во вздрагивающие уши.
— Здорово, братцы!
Немного враскоряку, натер все же ноги, Петр направился к караулу. Те рявкнули в ответ так, что во дворце забренчали покрытые зимними узорами стекла, а пламя факелов брызнуло.
— Всем после караула водки по две чарки! Праздновать нынче будем весело, молодцы!
— Ура! Ура! Ура!!!
Не успели отгреметь солдатские луженые глотки, как послышался дробный топот — дюжина конвойных казаков все же догнала царственного беглеца, которому стало жалко их запаленных коней, исходивших паром.
Петр быстро пошел, почти побежал к огромным дверям, как тут они раскрылись, и на мороз в одном легком вечернем платье выскочила Като. Родимое лицо, светящиеся радостью большие глаза, рассыпавшиеся по плечам несобранные черные волосы.
— Петер!
— Роднуля! — Петр сжал ее в крепких объятиях, поцелуй ожег губы кипятком, и его сразу кинуло в жар. И запах, подзабытый запах волос закружил голову. Только сейчас его руки почувствовали, как дрожит в них самая желанная на свете женщина. — Что же ты на мороз ночью выскочила?! Почему не спала?!
Рывком подхватив жену на руки, он совершенно не ощутил тяжести. Правду говорят, своя ноша не тянет. И тепла дворца не почувствовал, настолько его колотило жаром. И жена вся дрожала, прижавшись к нему и цепко обняв руками за шею, так крепко, будто опасалась, что он вывернется из ее рук и исчезнет, и шептала по-немецки такие горячечные слова, что Петр почувствовал, что сходит с ума от охватившего его желания.
Ничего не видя, он нес жену в спальню чисто автоматически, ноги знали дорогу, а сам прижимал к себе мягкое тело. Ее теплые губы целовали щетину на его щеках, а слова расплавленным воском падали в душу:
— Мое солнышко, как я тебя заждалась!
Фрейлины порскнули от дверей опочивальни, лакей еле успел открыть перед ним створки, иначе бы Петр вынес бы его вместе с ними пинком. Он только оглянулся на секунду — верный Денисов понимающе мигнул глазами, одним жестом разогнав придворных, и положил ладонь на рукоять сабли, как бы говоря: «Не беспокойся, царь-батюшка, сюда войдут только через мой труп», а другой рукой бережно и наглухо прикрыл за царственной четой тяжелые дубовые створки.
— Като! — только и прохрипел Петр, положив жену на широкое супружеское ложе. И больше ничего не сказал — все слова были запечатаны ее жгучим поцелуем. Обезумев от терзавшего его желания, и откуда только сила взялась, он ухватился пальцами за платье и рванул, издав животный вопль.
Ткань с треском разошлась, открыв глазам восхитительную грудь, в которую он тут же впился губами…
— Мы обезумели, муж мой…
Голос Като прозвучал с такой восхитительной хрипотцой, что Петр разом очнулся от наваждения.
Вот только сожаления в нем не было, одно ликование. Да и жена еле сдерживала рвущуюся наружу радость. Одеяло было откинуто, горячее женское тело обжигало, и Петр начал мучительно соображать — это когда он успел раздеться, разобрать кровать и разоблачить женушку ненаглядную.
Чуть повернув голову, он жадно поцеловал жену, которая не менее страстно ему ответила, и с трудом оторвался от горячих губ и, всмотревшись в свою любовь, невольно закряхтел — у Като были вспухшие губы, шея, плечи и грудь в багровых пятнах засосов, с красными следами от его пальцев.
Покосившись на пол, он заметил разорванные ошметки платья и свою одежду, щедро разбросанную по ковру. Судя по золотистым блесткам рассыпавшихся кружков, мундир он снял, отрывая пуговицы с корнем.
— Прости, — только и сказал, показав рукой на пол. Като тихо засмеялась в ответ, еще крепче прижалась, закинув горячую ногу ему на живот.
— Изголодался ты, мой родной! — тихо, с волнующим придыханием прошептала женщина и чуть громче добавила: — Знал бы ты, как я по тебе соскучилась?! Вдыхаю твой запах и не могу надышаться. Я тебя сама вымою, можно?! И поесть надо, как же я за…
— Лежи, — он придержал рукой вскинувшуюся жену.
Сам понимал, что разит от него потом за три версты, и немудрено, сколько дней и ночей провел в дороге. И тут же сделал зарубку в памяти — связать страну реками хорошо, но проблемы зимой начинаются, когда лед встает.
— Погоди, я покурю. — Петр осторожно освободился от ласковых объятий, встал с кровати и нагишом прошлепал до заветного кресла. И остолбенел — в хрустальной пепельнице лежали три окурка, а рядом пачка папирос и спички. Это кто ж курил в царской опочивальне?
— Я их приказала оставить и не убирать, — от кровати донесся голос Като. — Знаю, что ты не любишь грязные пепельницы, но мне так было легче весь год. Подойду, понюхаю, и хорошо становится, словно ты рядом.
— Я люблю тебя, — только и сказал Петр в ответ. Вытянул папиросу и закурил, с наслаждением затягиваясь, ведь полдня не курил, если не больше. — Как дети, дела?
— Хорошо, муж мой. Спят они, не знали, что ты так скоро прибудешь. Я читала, когда шум услышала, — весь день места не находила, чувствовала, что счастье близко.
— Близко, — согласился Петр, затушив окурок и доставая новую папиросу. — Ближе, чем ты думаешь. Я на юг больше не поеду.
— Турки на мир согласились?! Ты будешь со мной теперь рядом?! — Жена вскочила с кровати, озаренная радостью. Ее нагое прекрасное тело снова вызвало у Петра острый приступ желания, такой, что с трудом сглотнул.
— Румянцев их сейчас до кондиции доводит. Прутского побоища им за глаза хватило, как и горящего Константинополя. Да и с Греции их Репнин выпихнул. Торгуются пока, но и мы уперлись. Хотя Грецию придется отдать, но взамен вытребовали право покровительства над всеми христианами. Так что повод для новой войны теперь уже нам искать не придется!
— Всю отдать? А как же Проливы? — охнула Като. Петр усмехнулся, над женщиной сейчас взяла верх императрица.
— Морея за нами остается, как и изрядная часть островов Архипелага, а потому форты в проливах нам не нужны. Мы их сами за глотку возьмем, если османы препятствия нашим судам чинить начнут. Вот так-то!
— А как с Крымом?
— Убиваются, что татары нам присягнули. Те, кто успел. Казаки сама знаешь что натворили. Но мы ни при чем — Дон мне номинальный вассал, как прежде Крым султану!
Супруги дружно засмеялись, и, утерев слезинки, Като спрыгнула с кровати, подошла к креслу и встала перед ним на колени. И с такой брызжущей из глаз любовью посмотрела, что Петр остолбенел. Такой он еще не видел жену — горячая в постели, она в постоянном общении была с ним чуть холодновата и никогда так на него не смотрела.
