Не сказав ни слова, Вильгельм отправился назад – навстречу включенным фарам «Мерседеса». Больше ему в Вевельсбурге делать нечего. Ни сейчас, ни в будущем.
Он вернулся в Берлин под утро. К моменту, когда автомобиль зашуршал шинами по мосту через Шпрее, приближаясь к императорской резиденции, Вильгельм почувствовал себя несколько лучше, несмотря на ночь, проведенную почти без сна. Главное – вернулась магия. Пусть всего лишь бледная тень от былого почти неограниченного могущества, но все же. Первые крохи ее он решил потратить на восстановление себя. В виде библейского старца, одной ногой стоящего в могиле, показываться перед подданными не хотелось.
Магический ремонт организма и короткий отдых заняли время до полудня. Волосы остались редкими и белыми, как и усы, но в целом лицо приобрело более или менее живой вид. Во время священнодействия никто не смел тревожить императора. А когда он упругим шагом вошел в свой кабинет, внешне мало отличаясь от себя самого суточной давности, на его голову свалилась бездна новостей. Большинство из них требовало немедленной реакции.
Во-первых, на родню старше пятидесяти напал мор. Кузены, кузины, дядюшки и одна тетушка, лишенные магической подпитки от амулетов, дружным строем отправились в лучший мир. Подобный удар испытали и княжеские семейства. Правда, если по прижизненным деяниям полагается ад, вряд ли тот мир покажется усопшим таким уж хорошим.
Во-вторых, германская армия и германский флот практически лишились боевых магов, то есть заметной части военной силы. Крохи былых способностей зашевелились, но едва-едва. С такой слабой энергетикой любой из былых магистров подобьет разве что воробья, а сам погибнет от одиночной пули.
Телеграф принес третью категорию новостей: подобно Гогенцоллернам, смерть выкосила сразу несколько глав государств, продлевавших жизнь магией: российского, австрийского и британского императора. Падеж знати второго уровня там невелик – мало кому из них кайзер или его отец Фридрих пожаловали бесценный амулет.
Канцелярия императорского дворца уже во всю трудилась, составляя приличествующие случаю выражения соболезнования, кайзеру оставалось их лишь подписать. Закружился хоровод честолюбцев, желающих занять места свежеупокоенных, а на свою прежнюю должность подтянуть верных прихлебателей. Среди этой толпы, едва ли не локтями работая, к Вильгельму ввинтился Вальтер Николаи, начальник разведки Генштаба. В кабинете кайзера находилось несколько важных персон, но полковник не имел возможности ждать. Он обязан был сообщить эту новость первым, и тем самым отвести от себя удар.
– Мой император! Я выяснил, кто стоит за взрывом Вевельсбурга и кто в нем виноват.
Кайзер, красный от гнева из-за непонимания приближенными кризисности ситуации, резко выпрямился. Сломал карандаш, которым подчеркивал глупые места в проекте рескрипта.
– Все – вон! Николаи, кто?
– По приказу гроссмагистра фон Пришвица в Вевельсбург был доставлен Федор Юсупов-Кошкин. Живой! Ему одели амулет. Инициация прошла чрезвычайно быстро.
– Но почему…
У кайзера аж горло перехватило. Не вызывая адъютанта, он схватил графин и сам себе налил воды, немилосердно ее расплескивая.
– Потому что фон Пришвиц желал сделать вам презент. Начал неподготовленный и крайне опасный эксперимент, рассчитывая подать вам русского сразу в готовом виде – с заряженным амулетом. Чтоб вам оставалось только убить негодяя и забрать его силу. Гроссмагистр перехватил Юсупова-Кошкина у военных Гамбургской дивизии, взявших князя в плен в Мюнхене. Сожалею, мой император, что сведения о столь удачной поимке пришли ко мне только сегодня. Фон Пришвиц…
– Да что ты заладил… Фон Пришвиц, фон Пришвиц! Почему о важных вещах не доложили сию же секунду? Где Юсупов-Кошкин сейчас?! И где остолоп Пришвиц?!
Самым неприятным был вопрос, почему военная контрразведка не осведомлена о происходящем в армии. В ведение Николаи она тоже входила. Поэтому полковник сосредоточился на менее опасном – на судьбе обоих магов.
– По имеющимся данным, оба находились в Вевельсбурге в момент катастрофы.
Значит, валяются в виде пепла на дне кратера или летают в виде дыма в верхних слоях атмосферы, недоступные для гнева кайзера. В тех же краях обретается покойный агент, успевший передать информацию о начале безумного опыта гроссмагистра.
– Ты уверен? Ты точно знаешь, что русский прохиндей не сбежал?
– На сто процентов гарантии дать не могу, – признал Николаи. – Но, скорее всего, он мертв. Но коли и жив, забрать у него дар невозможно. И не уверен, что Зеркальный Щит сохранился, ведь амулет, повешенный на русского в Вевельсбурге, или уничтожен, или утратил действие. Значит, ослабил его владельца, как и всех.
Кайзер обдумывал ситуацию минуты две.
– Если все же жив и попадет к нам в руки – убейте. Слишком много зла причинил он Рейху. Но специально не тратьте время на его поиски – пользы действительно никакой. Николаи! Хоть ты – понимаешь? Германия вчера потеряла самое ценное, что у нее было! Источник нашего могущества!
– Понимаю. Но главная ценность Рейха – его народ, простите за патетику. Если мы остановим войну с Францией, страна получит передышку, наши ученые и промышленники создадут оружие, превосходящее и французское, и русское. Мы возьмем реванш.
Сказав это, Николаи тотчас пожалел. Кайзер выскочил из-за стола и начал на него надвигаться, шипя и брызгая слюной.
– И ты? И ты – туда же? Заключим с Францией мир, уйдем из Бельгии?! Знаешь, как это называется? Предательство! Вонючкам, напавшим на нас, требуется жестокий урок. Мы возьмем Париж и сожжем его. Чего бы это не стоило! Потом возьмемся за русских. Без императора Георгия успеха им не видать.
* * *
Старший сын почившего императора Георгия был немолод. Ему перевалило за пятьдесят, здоровье пошатнулось: магический амулет носил и он.
Но справился. И весьма доволен был тем, что уничтожение магической цитадели чрезвычайно мало сказалось на России. Германских амулетов с энергией Вевельсбурга в империи насчитывалось менее десятка. Два великих князя и три невеликих отдали Богу душу в один день с самодержцем. Вот и весь ущерб.
День коронации назначили сразу – на середину июня, не ожидая прибытия иностранных монархов: траурные, а потом коронационные торжества сотрясли большинство правящих домов Европы. На некоторое время им стало не до визитов. Будущий царь, Александр Георгиевич, определил себе имя: Александр IV, хоть был вправе выбрать любое иное православное. Не слишком вмешивающийся в государственную политику и дела военные, в отличие от младшего брата, он вдруг развил кипучую деятельность, назначив заседание Госсовета до коронации, чего до него никто не делал.
Впрочем, перед тем, как ломать устои, решил все же посоветоваться. И даже отправился из Зимнего в Гатчинский дворец, оттуда – ближе к Воздухоплавательному парку, где младший сын покойного императора последние месяцы проводил непозволительно много времени.
Было утро, росистое и безоблачное. Михаил Георгиевич осматривал новейший летательный аппарат молодого грузинского изобретателя Александра Картвели – двухмоторный аэроплан. Необычным была круглая, обтекаемая форма фюзеляжа, плавные обводы капотов обоих двигателей. Даже колеса шасси были прикрыты обтекателями. Зализанность форм придавала машине сходство с летучей рыбой, вытянутой на берег, только исполинского для животного мира размера.
Техники Кованько хлопотали, облепив аэроплан как муравьи – проверяли подачу топлива, тросы управления, расчалки, свободный ход элеронов, руля направления и глубины, а также множество других вещей, недосмотр за которыми чреват бедой. Картвели в компании пилота-испытателя вышел из ангара, посмотрев на полосатую «колбасу», указывающую направление ветра.
В привычные аэродромные хлопоты ворвался гул сразу нескольких автомоторов. Михаил Георгиевич обернулся на звук и сразу заметил на капоте первого лимузина два флажка – черно-желтый имперский и цветов личного штандарта старшего брата. Удивился, потому что его появление было чем-то крайне необычным. Нехарактерным для человека, на дух не переносящего запахи смазки и бензина. Будущий царь даже в авто морщил нос. Здесь же благоухало керосином и моторным касторовым маслом, а многие летчики на одномоторных аэропланах, посадив машину, рысью неслись в отхожее место. Причина проста: наглотавшись касторки в полете, действующей как слабительное, едва терпели, чтобы не нагадить в штаны. Ну не изобрели еще русские ученые другую смазку для аэропланного мотора! Двигатели на крыле, а не впереди кабины, от этого сомнительного удовольствия избавляли.
