через сугроб, не доходя до перекрестка, и перебежала улицу.
Вот черт, неужели она меня заметила и пытается «стряхнуть хвост»?
Я замешкался. Повторить ее маневр, и тогда она точно меня увидит. А если побегу на светофор, то она может свернуть во дворы, и тогда я черта с два за ней успею.
Я наклонился и сделал вид, что завязываю шнурок. Стараясь не выпустить ее из вида.
Аня, тем временем перебралась через сугроб на другой стороне улицы, весело огрызнулась сделавшей ей замечание старушке с сумкой на колесиках и повернула в обратную сторону, к проспекту Ленина.
Зараза… Я выпрямился и пошел за ней по этой стороне.
Налетел на какого-то прохожего, чуть опять не навернулся.
— Под ноги надо себе смотреть! — возмутился дядька в мохнатой собачьей шапке. — Несутся, как оголтелые, совсем уже обнаглели!
— Прошу прощения, — пробормотал я, стараясь обойти решившего прочитать мне нотацию мужика. — Правда очень спешу!
— Ты глаза-то разуй! — мужик продолжал топтаться передо мной, закрывая обзор и мешая пройти.
Я вытянул шею, выглядывая из-за его плеча. На перекрестке загорелся зеленый, и со стороны площади на улицу свернула другая волга. Черная. Замигала поворотником и сразу же притерлась к обочине. Аня снова перебралась через сугроб, открыла дверцу еще до того, как машина остановилась, и нырнула внутрь.
— Я с тобой разговариваю вообще-то! — продолжал быковать прохожий, на которого я так и не обратил внимания.
Черная волга взревела и пронеслась мимо меня. Я проводил ее взглядом.
Ну да. Конечно. Неожиданно.
Номер этой машины я знал…
Глава двадцать четвертая. Культура и просвещение
Никогда у меня не было страха чистого листа.
Даже наоборот. Каждая свежая страница вызывала у меня прилив энтузиазма и желание немедленно покрыть ее узором из букв и знаков.
Но сегодня нашла коса на камень, можно сказать.
Я смотрел на открытую тетрадь и не мог заставить себя написать ни строчки. В голове крутилось все, что угодно, только текст, который должен на этой странице появиться.
Я посмотрел на часы. Половина двенадцатого. Значит я сижу над этой тетрадкой уже третий час. Твою же мать…
Я швырнул ручко в стену и встал. Прошелся туда-сюда по комнате.
Долбаная Аня, весело запрыгнувшая в служебную машину Прохора спутала в моей голове все. Главное, непонятно почему. Казалось бы, после нашей памятной встречи в Закорске, где она убежала от меня с воплями и после того, как Мишка рассказал, как видел ее в кафе в обществе Игоря, можно было уже и не удивляться. Ну, то есть, лица он не разглядел, но я был уверен, что друг увидел ее именно с ним. Не знаю почему.
Получается, что девушка, в которую Иван Мельников был влюблен, с самого начала не была ему… кем?
Я снова посмотрел на тетрадку.
Что мне, черт возьми, мешает?
За свою жизнь я написал километры текстов. В том числе и тех, которыми я вовсе не горжусь. И вот сейчас мне надо сесть и внятно изложить для товарищей в строгих костюмах свои подозрения о том, что Прохор Нестеров вовсе даже не преданный строитель коммунизма. И что надо бы перетряхнуть его дела и вывести на чистую воду.
Написать донос.
Я закрыл глаза.
До-нос. А-но-ним-ка.
Как там было у Довлатова? Мы проклинаем товарища Сталина, но ведь кто-то же написал эти четыре миллиона доносов… Цитата неточная, но смысл какой-то такой.
Что сложного написать четыре миллиона первый?
Ну давай уже.
Спешу довести до вашего сведения…
Хочу поделиться подозрениями, но, к сожалению, не обладаю доказательной базой…
Прошу обратить внимание…
Черт возьми, не поднимается рука.
Глупо, конечно. Вообще-то, если я этого не сделаю, то существует немалая вероятность, что мой хладный труп найдут где-нибудь в мусорном баке. Или не найдут вообще. То есть, от моего дара складывать буквы в слова сейчас напрямую моя жизнь зависит, а у меня, понимаете ли, писательский блок. Творческий кризис, мать его за ногу!
Да и хрен с ним.
Я закрыл тетрадь, подобрал с пола ручку, выключил свет и лег спать.
И отрубился на удивление быстро. Спал без всяких мистических видений, озарений или символических снов.
И вынырнул из небытия уже под истеричное дребезжание утреннего будильника.
Мишка явился под конец рабочего дня. Уже одетый и с явно тяжелой сумкой. А я что-то так увлекся своими письмами в редакцию, что совсем забыл, что именно на сегодняшний вечер у нас назначена фотосессия Анны.
— Михаил? — Антонина Иосифовна среагировала на его появление первой. — Что-то случилось, или вы принесли нам новые фотографии?
— Сегодня я не по этому делу, Антонина Иосифовна, — Мишка остановился в дверях и привалился к косяку. — Собираюсь забрать у вас Ивана. Он же говорил, что собирается уйти пораньше?
— Хм… — редакторша перевела взгляд на меня и задумчиво нахмурила брови. Ну да, не говорил. Забыл, закрутился и вообще…
— Антонина Иосифовна, у меня все готово уже, вот, — я положил на ее стол три письма с подколотыми к ним моими комментариями и молитвенно сложил руки. — Можно я пойду?
— Вообще-то у меня к вам был один разговор… — медленно проговорила она. — Но до завтра потерпит. Можете идти, конечно.
Я немного переживал за Анну. Вдруг на нее опять нападут сомнения и неуверенность, и придется ее уговаривать? Но нет, все было нормально. Она ждала нас в холле общежития, уже одетая и с сумкой своих вещей.
Новокиневское культвпросвет училище, которое потом превратится в колледж культуры, было местом в определенном смысле уникальным. Если смотреть на него со стороны, то вообще сложно подумать, что это в этом мрачном здании из серого кирпича обучаются музыканты, певцы, артисты и массовики-затейники. Его вообще инстинктивно хотелось стороной обойти. Даже здоровенный фанерный щит с лозунгом: «Культура и просвещение — оплот духовного обогащения СССР!» как-то не убеждал, что входить в подобное здание — это хорошая идея.
Может быть, разные последователи метафизических теорий не так уж и не правы, и у мест действительно существует какая-то особая аура?
Дело в том, что когда это здание строилось, то задумывалось оно вовсе не как учебное заведение. А вовсе даже как женская колония. Его возвели где-то в тридцатых годах, и до пятидесятых оно работало по своему прямому назначению. Сейчас ворота были открыты, и колючей проволоки над забором не было, но она все равно как-то… ощущалась.
Впрочем, внутри тревожный холодок быстро рассеялся. Прямо в холле кучковалась компания парней и девчонок, одетых под дикарей — в юбки из обрезков ткани разных оттенков
