Но Аргирос до сих пор косил из-за непривычной работы – набирать двадцать страниц стихов в рамы по буковке задом наперед. Немного помог Анфим, но так и не освоил дело, и Василий потратил почти столько же времени на исправление ошибок секретаря, сколько на собственную часть работы. А потом на середине восемнадцатой страницы закончились формы буквы «омега», и он поспешил к гончару, чтобы получить дополнительное их количество.
И все же результат стоил усилий. На лице магистра официорий сначала изобразилось удивление, а затем – восторг.
– Тридцать пять копий? – изумленно прошептал он. – Ах, кроме Библии и поэм Гомера, я не знаю, какие еще произведения в столице насчитывают тридцать пять копий. Может быть, Фукидид, Платон или святой Иоанн Златоуст – и я. Мне неловко присоединяться к такой компании, в которую ты, Василий, меня выдвинул.
– Это очень хорошая поэма, господин, – благонамеренно заметил Аргирос. – Вот видите? С новым тиснением мы можем сделать много копий всех наших авторов, и уже не будет риска потери рукописей из-за того, что мыши съели последний экземпляр за три дня до намеченной переписки. И речь не только о литературе. Представляете, как изменилась бы к лучшему наша армия, если бы у каждого офицера была своя копия «Стратегикона» Маврикия? И юристы, и церковники будут уверены, что их тексты совпадают, потому что происходят от одного оригинала. Капитаны кораблей получат карты и лоции для плавания от одного порта до другого…
Наконец магистр официорий начал проникаться энтузиазмом молодого человека.
– Защити меня Богородица, ты, скорее всего, прав! Я вижу, что это изобретение может принести великое благо для правительства. Будет проще размножать императорские рескрипты. И – подумать только! Мы сможем сделать безграничное число копий стандартных форм и разослать их по всей империи. И это будет не так уж трудно – изготовить формы, которые мы будем отслеживать и распределять подобающим образом. Теперь я вижу всю картину, а ты?
Аргирос все прекрасно видел. Он подумал о том, получилось бы у него теперь разубедить своего начальника или нет.
Если бы Василий Аргирос не решил помолиться в церкви Святого Муамета, он не попал бы в гущу мятежа.
Церковь находилась в бедной части Константинополя, недалеко от гавани Феодосия на Мраморном море. Она вмещала всего двадцать человек. Как магистр, Аргирос мог выбрать более роскошное святое место. Он довольно часто молился в Святой Софии.
Но Муамет был одним из его любимых святых, которому посвящен прекрасный храм в далеком Новом Карфагене, более величественный, чем святыня в столице. Аргирос видел тот храм несколько лет назад, когда был в Испании, чтобы выведать секрет адского порошка франко-саксонцев. Он вспомнил об этом и о том, как молился святому Муамету в прошлом году, перед отправкой в Сирию. Тогда он должен был выяснить, какую смуту затеяли персы в пограничной крепости Дарас. Аргирос праздно прикидывал, не предвещает ли его нынешнее посещение церкви Муамета новое путешествие.
Он шагал по извилистым переулкам района гавани к Месе. Один-два бандита испытующе приглядывались к нему, но благоразумно решили оставить его в покое. Пусть у него на пальце золотое кольцо, зато на поясе – меч. К тому же он – высокий, крепко сложенный мужчина, по-прежнему сильный в преддверии своего сорокалетия.
В отличие от задних переулков Меса вымощена каменными плитами. Аргирос соскреб грязь с сандалий. Колоннады по обе стороны улицы поддерживали крыши, защищавшие от солнца и дождя. Накануне вечером шел ливень, и с крыш капало. Аргирос шел посередине улицы, обходя мулов, небольшие повозки и носильщиков с тяжелым грузом.
Меса расширялась к форуму Аркадия. Другие площади города назывались в честь великих императоров: Августа[54], Константина, Феодосия.
«Полоумный сын Феодосия[55], – подумал Аргирос, – вряд ли принадлежал к этой достойной плеяде».
У основания высокой колонны в центре площади собралась толпа. Когда-то столб венчала статуя Аркадия, но спустя примерно сто лет со времен Муамета она упала и разбилась при землетрясении. Сохранились только огромная рука и предплечье, установленные возле основания колонны. Балансируя на двух пальцах статуи размером с человека, к толпе обращался какой-то монах.
Он был костляв, смугл и не очень чист, в мешковатой черной рясе, с длинными спутанными волосами, ниспадавшими ниже плеч. Глаза его горели фанатичным огнем, когда он выкрикивал свои лозунги.
Его греческий, как заметил Аргирос, отличался сильным египетским акцентом, и это послужило первым сигналом тревоги для магистра. Египтянам свойственно непостоянство, и они до сих пор считали себя особым народом, несмотря на то что входили в состав Римской империи со времен еще до Рождества Христова. Будто подчеркивая свой сепаратизм, многие из них до сих пор держались монофизитской ереси; даже объявляя себя православными, они имели чуждые представления о соотношении человеческой и божественной природы Христа.
Монах как раз подошел к заключительной части своей речи, когда Аргирос сравнялся с последними рядами толпы.
– Итак, – кричал чернец, – вы же видите, что эти иконы – профанация и мерзость, западня сатаны и придуманы, чтобы ввести нас в заблуждение и заставить описывать неописуемое.
Он вытащил из-под рясы образ Христа, поднял его над головой, дабы лучше показать его слушателям, и изо всей силы бросил в стоящую рядом колонну.
Раздались одобрительные возгласы, но помимо них и крики:
– Святотатство!
Кто-то швырнул в монаха большую дыню. Тот увернулся, но тут же сбоку получил камнем по голове и повалился наземь. Триумфальный крик бросившего камень слился с воем от боли и ярости, когда кто-то еще ударил метателя кулаком в лицо.
– Долой иконы!
С этим криком несколько молодых людей кинулись к первой попавшейся церкви, намереваясь подкрепить слова делом. Какая-то старуха ударила одного из них корзиной с фигами, а потом принялась пинать распростертого на булыжниках мятежника.
Монах-египтянин снова был на ногах, размахивая вокруг себя посохом. Аргирос слышал, как палка ударила по чьим-то ребрам. Однако скоро его интерес к драке перешел с профессионального на личный уровень. Не утруждаясь выяснять, какой стороны он придерживался, к нему подскочил неизвестный толстяк и ударил ногой в голень.
Магистр непроизвольно вскрикнул. И так же машинально нанес ответный удар. Толстяк отлетел, схватившись за разбитый нос. Но у нападавшего были друзья. Один из них заломил руки Аргироса назад. Другой ударил его в живот. Пока они не успели нанести ему худших повреждений, похожий на хорька мужчина от души стукнул дубинкой напавшего на Аргироса мятежника. Бунтовщик упал со стоном.