— Это имя мне тоже известно.
— В те времена он был очень знаменитым врачом. Я начал лечить зачумленных под руководством Ульриха. Его указания базировались на двух принципах. Первый гласил, что заразные болезни переносятся по воздуху. Отсюда, избежать заражения можно, тщательно захоранивая трупы и окуривая жилища, где находились больные, специальными эссенциями. Что же до ухода и лечения, то тут Ульрих имел очень интересные идеи: он полагал, что та же причина, что вызвала болезнь, может ее и лечить или, в малых дозах, предотвратить заболевание. Тогда считалось, что чуму переносят мыши, и он стал бороться с чумой, вводя мышиную кровь в кровь человека. Он только начинал применять свой метод, и первые результаты были катастрофическими.
Франсуа Берар слушал внимательно, но, видимо, истинный его интерес касался как раз тех вещей, о которых Нострадамус не решался упомянуть. Может, чтобы прервать рассказ, он воскликнул:
— Мышиная кровь! Может быть, поэтому в третьем латинском стихотворении из вашего письма вы рекомендуете смешать миро, ладан, каплю бальзама и крысиную кровь, а потом окуривать этим раствором статую демона, которого я хочу вызвать?
Мишель почувствовал легкую боль в плече, но не обратил на нее внимания: он ее ожидал.
— Не только, — ответил он. — Мое стихотворение воспроизводит воззвание к Гекате, которое приводили многие авторы, в том числе Евсевий Кесарийский. Саламандр, которые упоминаются в оригинале, я заменил мышами, потому что их легче найти. Смысл в том, что при благоприятных условиях могут работать все виды магии. В сущности, этому Ульрих меня и учил.
— Я не совсем понял. Помимо медицины Ульрих обучал вас магии?
— Да. Он часто цитировал Парацельса, с которым дружил: «Да будет известно врачу, что болезни имеют два семени: семя iliastro и семя cagastro. Семя, существующее от природы, как семечко яблока, груши или ядрышко ореха, — это семя iliastro. Семя же, которое является результатом разрушения, есть семя cagastro». Вам, Франсуа, как и я, изучавшему Парацельса, должно быть понятно, что он имел в виду.
— Конечно. Iliastro — это первичная материя творения, общая у всего живого и неживого. «Misterium Magnum»[35] утверждает, что все мы созданы из той же субстанции, что и звезды. A cagastro есть деградация этой материи.
— Именно так, — удовлетворенно согласился Мишель.
Боль в плече перестала дергать и стала ровной и терпимой.
— Но тайную природу болезни и ее зависимость от iliastro или cagastro можно глубоко постичь только с космических позиций, которые учитывают общность человека и мироздания. В этом Ульрих тоже соглашался с Парацельсом: «Вы должны знать, что и болезнь, и медицина суть явления скрытые. Ни в той ни в другой ничего невозможно обнаружить или сделать земными средствами. Надо работать с астральным телом, которое имеет способность проходить сквозь предметы, как солнечный свет проходит сквозь стекло».
На этот раз Франсуа Берар заинтересовался по-настоящему, и котенок повернул мордочку в комнату, словно хотел услышать, что там еще скажут.
— Астральное тело… Но его же невозможно увидеть.
— Это было первое возражение, которое я адресовал Ульриху. Он ответил, что при разных точках зрения получается разная реальность. Чтобы увидеть человеческий микрокосмос, вправленный в макрокосмос мироздания, надо выбрать перспективу, которая включала бы в себя оба. А это означает познать iliastro, то есть субстанцию, которая объединяет нас с мирозданием, и подняться по ступенькам этого знания до уровня, близкого к уровню Бога.
— Восьмое небо, — прошептал Берар. — Или, для некоторых, девятое…
— Номер значения не имеет. Главное — найти путь, который позволит достичь этой перспективы. Как называется чистая материя, которую вы, алхимики, пытаетесь создать, изменяя различные типы поврежденной материи?
— Золото.
— А что есть золото?
— Конечно, солнце. Его получают, очищая металлы, а заодно и самих себя.
— Значит, точка зрения Бога — это солнце. Не самого Бога, а его Ока, угла, под которым он видит мир. Именно солнце позволяет нам видеть, но, как утверждает Платон, оно тоже на нас и смотрит. Если бы мы могли двигаться выше и выше по пути знания, то в конце концов увидели бы панораму, которой любуется Бог. Мы увидели бы космическое пространство во всей его гармонии.
Мишель начал уже уставать от слишком затянувшейся беседы, но ему было приятно изложить свои убеждения знающему и умному собеседнику.
— Франсуа, я полагаю, что все эти понятия вам знакомы, как и всякому алхимику. Именно этому Ульрих меня и учил, когда мы вместе занимались врачеванием, особенно чумой, ибо чума — типичное заболевание, ведущее начало от cagastro.
Берар кивнул в знак согласия, но тут же поднял руку.
— Я внимательно слежу за вашей мыслью, но должен сказать, что солнце алхимиков — понятие нематериальное.
— То же самое и в магии. Парацельс говорит о «магическом солнце», то есть о звезде, которая блистает в мире, где обитают наши астральные тела. Реальность этого мира непостижима для нашего непосредственного опыта, но вполне постижима для знания, которое сумеет миновать двери в мир солнца. Там, по ту сторону законов времени, обретают плоть наши сны, наши кошмары и фантазии. Это и есть мир «Misterium Magnum», мир общей субстанции, соседствующий с нашим, но доступный лишь немногим. Не Астрологу, не Пророку, не Некроманту, а только лишь Магу, то есть магу универсальному.
— То есть это мир, где работают любые типы магии?
— Да, они работают даже в зоне перехода, отделяющей мир, о котором я говорю, от мира материального. Аль-Кинди доказал, что главное — не заклинание, а намерение. Если я ставлю перед своим сознанием конкретный образ того, что находится по ту сторону, то могу перенести его по эту сторону. И наоборот. Все эти кольца, воскурения, обряды и заклинания служат, только чтобы сконцентрировать волю или усилить ее. Точно так же и опыты алхимика. Сильный импульс, исходящий от Мага, способен изменить законы астрального мира, то есть мира всех наших снов и фантазий. А может и поменять взаимодействие астральной сферы с материальной. Но это дано очень немногим.
— А вам дано?
— Пока не знаю.
— А Ульриху?
— Несомненно.
Наступило долгое молчание. Котенок перестал скакать по комнате в поисках мисочки с едой. Внизу веселый голос Жюмель звал детей мыться. С улицы доносилось громкое цоканье копыт по мостовой. Может быть, это солдаты ехали на церемонию вступления в должность нового правителя Прованса, графа Соммерива, после того как его отец, граф Танде, был смещен королевой-регентшей по требованию католиков.
В кабинете царила странная атмосфера: шумы с улицы долетали сюда в каком-то размытом виде. Берар первым нарушил молчание:
— Если Ульрих из Майнца поддерживал эти мысли, то он вовсе не кажется мне персонажем отрицательным. Более того, вы сказали, что он любил вас. Отчего же вы относитесь к нему с таким ужасом?
Мишель ждал острой боли в плече, но она не появилась. Он выпрямился на сиденье и сказал:
— У магии всегда есть два лица: одно доброе, другое ужасающее. В Бордо я думал, что Ульрих стоит исключительно на стороне добра. Он с утра до ночи ухаживал за больными, изобретал разные меры гигиены. Да, он производил эксперименты на людях со своей противочумной сывороткой, и зачастую они кончались смертью. Но дело всегда касалось безнадежно больных, и его побуждения казались мне благородными. И я не придал большого значения, когда он сказал мне, что ввел сыворотку молодым и здоровым человеческим особям и их зараженная кровь сможет наверняка спасать больных.
Берар внезапно побледнел.
— Вы хотите сказать, что…
— Да!
Мишель поднял руки.
— Клянусь, я это понял только много лет спустя. Я видел, как Ульрих пускал кровь умирающим детям, но не придавал этому значения, полагая, что речь идет о вполне дозволенных экспериментах. Потом я стал замечать, что Ульрих помещает в бараки и здоровых детей, у которых умерли от чумы родители, и решил, что он предохраняет их от заражения.
Мишель сглотнул.
— Я не знал, что происходило в этих бараках по ночам. Ульриху я доверял безгранично. Когда детей хоронили, они были полностью завернуты в саваны, и я думал, что они заразились и умерли. И продолжал верить в это долгие годы.
— Говорите дальше, — прошептал Берар.
Мишель еще больше выпрямился в кресле.
— Уроки магии, которые мне преподавал Ульрих, ничуть меня не беспокоили. Все они не противоречили магическим концепциям коптских рукописей, которых у него было полно. Он не считал их лучше остальных, просто оценивал как более простые и функциональные. Основой служило гностическое христианство с египетскими вкраплениями. А главной темой было наличие наряду с мужской еще и женской ипостаси Бога, подобной каббалистической Шехине. Барбело, Норея, Дева Света, София и так далее. Символы Вселенной, находящейся в равновесии между мужским и женским началами, конкретизированные в определенных божествах.
