пшиком. Профессора попросту не видели смысла строго спрашивать на экзаменах в условиях, когда учащегося нельзя было ни отчислить, ни оставить на второй год.
Гарантированные места на государственной службе, лекарское звание, зарплата и, главное, личное дворянство должны были стимулировать будущих светил Российской медицины. Увы…
— Ленятся, не ходят на лекции, дерзят, — жаловался на студентов Дубовицкий.
Учитывая, что профессора были выходцами из тех же учебных заведений, то становилось совсем грустно. Мне лично пришлось это наблюдать в Петербурге, разжевывая медикам азы гигиены. По словам Дубовицкого, в Москве дела обстояли немного лучше. Мы, оказывается, когда принимали участие в скачках в Москве, пропустили знатный скандал в Петербурге. Один из нерадивых студентов, некий Сочинский, не получив положительной оценки, ранил ножом профессора. А после пытающегося его задержать швейцара.
В отличие от пьяных дебошей в клиниках, хамства в адрес профессоров и драк на столичных улицах, кровавую бойню, устроенную Сочинским, «не заметить» или скрыть было невозможно. Все как-то вдруг очнулись, начали лихорадочно наказывать виновных и пытаться наводить порядок. Первым был наказан, и наказан страшно, — Сочинский. Его приговорили к ста ударам шпицрутенами, что было практически равносильно смертной казни. Затем последовали серьезные кадровые перестановки в Медицинском департаменте, Медицинском совете Министерства внутренних дел и, конечно же, в самой Петербургской медико-хирургической академии. Уже в ноябре 1838 года указом Николая I академия была выведена из подчинения Министерству внутренних дел и передана Военному министерству, а точнее, Департаменту военных поселений.
Началось обновление профессорского состава и руководителей академий. Безжалостно отчислялись те, кто плохо учился и не посещал лекции. В целом начались серьёзные преобразования, но их результат станет виден не скоро. Обнадёживало то, что кто-то проявлял здравость мысли и тянулся к новым знаниям. Уехавший Дубовицкий внушал оптимизм и надежду, что всё не так плохо у российских врачей. И, похоже, мне предстояло встретить многих медиков у себя в поместье.
Практически сразу за Шиховским (с разницей в пять дней), прибыл профессор Иноземцев Фёдор Иванович.
Этот чуть ли не с порога заявил, что оказал нам великую честь. Он планировал в этом году посетить лучшие клиники Германии и Франции и завернул по пути, потому мы должны проникнуться и запрыгать на радостях, что такое светило, как ординарный профессор, вместо Италии выбрал наше захолустье.
От другого, тоже ординарного профессора, Сокольского пришло пространное письмо на имя Куроедова. Ксенофонт Данилович половины слов не понял и прибыл за объяснениями, что сие может быть «стетоскоп» и почему такой полезной вещи у него нет?
На самом деле профессор в письме много рассуждал о болезнях сердца и сосудистых заболеваниях. Нам как бы совсем не по профилю, даже при условии, что имеется справочник и Лёшка что-то изучал.
— Подумаем, напишем ответ. Стетоскоп действительно нужен. Как-то я это упустил, — озадачился друг.
— Нужно составить подробный список изобретений, доступных для имеющихся технологий, — предложил я, мысленно вздыхая от всего того, что на нас навалилось.
С профессором Иноземцевым я теперь пересекался каждое утро. Он выходил из своих комнат в шикарном халате поверх основной одежды и двигался в курительную на первый этаж. Краткую лекцию о вреде этой привычки он прослушал, и единственное, чего я достиг, что профессор курил в одном месте и нигде больше.
Если на этого очередного гостя мне, по большому счёту, было наплевать, то Алексей заволновался. Иноземцев Фёдор Иванович был хирургом, и хирургом практикующим. А у нас много такого, что показывать не стоило.
Допустим, спрятать шприцы мы могли. Точно так же, как и систему переливания крови. Что-то убрать из хирургических инструментов тоже не проблема. Но как объяснить инъекции при местном наркозе? Слепые с сопровождением продолжали ехать и ехать. Пока все возможные операции на катаракте (аж три штуки!) Алексей провёл, но наверняка будут новые пациенты. Отказать Иноземцеву в присутствии на операции можно, конечно, но стоит ли?
— Проблема в анестезии, — изрёк Лёшка, типа «открыл Америку». — Я тут покопался в наших записях. Эфирный наркоз кое-где использовался с конца восемнадцатого века. Нужно конкретно заняться этим вопросом. У меня как раз по стоматологической части пациенты появились, на них потренируюсь.
Выдирать больные зубы давно стало обязанностью Лёшки. Приезжая в любую деревню, он сразу интересовался по поводу зубов. За девять лет мои крепостные крестьяне привыкли, что этот барин с придурью может легко и просто выдернуть гнилой зуб, не особо спрашивая желания больного. Обычно Алексей не тратил ценный ресурс на обезболивание. Но если есть возможность поэкспериментировать в этом направлении, то я готов предоставить крестьян.
— Какие химикаты нужны для эфирного наркоза? — задал я самый важный вопрос.
Лёшка тут же подсунул мне нужную распечатку. На всякий случай я достал свои старые учебники и, прочитав абзац, расхохотался.
— Ты чего? — не понял Лёшка.
Пришлось зачитать ему выдержку из учебника: «Первыми в России эфирный наркоз в хирургии для проведения операций успешно применили независимо друг от друга русские учёные Фёдор Иноземцев (7 февраля 1847 года) и Николай Пирогов (14 февраля того же года)».
— Не иначе всё те же пути господни, — почесал задумчиво затылок Алексей. — Значит, привлекаем профессора по полной.
— К тому же не они изобретали эфирный наркоз, а только применили в операциях, — зацепился я за формулировку.
Необходимые для получения эфира компоненты у меня имелись. Сложнее оказалось найти то, что могло заменить маску для пациента. Алексей рекомендовал не спешить и всё делать поэтапно, чтобы продемонстрировать Иноземцеву, как мы долго изучали проблему. Вначале у нас будет эфирный наркоз, пошьём для него маску из кожи, чуть позже перейдём на хлороформ. Пока суд да дело, я запасусь муравьиной кислотой, которая необходима для хлороформа. Раньше не видел необходимости её производить.
Для первых проб эфирного наркоза Алексей заказал у моего сапожника кожаную маску, похожую на «намордник». Ремни должны были дать плотное прилегание, а сам эфир впрыскивался в отверстие через короткую медную трубочку.
На эксперимент мы пригласили Иноземцева, не особо рассчитывая на первый успех с эфиром. Мужик с больным зубом был доставлен из Херосимовки и очень робел, не понимая, к чему такое внимание со стороны барина. Он послушно позволил нацепить на себя маску, вдохнул и вскоре закатил глаза.
Лёшка деловито достал часы, засёк время, а я принялся пояснять профессору, что это мы затеяли.
— К чему такие заботы? — не понял он повышенного внимания к обычному крепостному мужику.
— Это подопытной пациент, когда поймём, сколько нужно эфира для длительного пребывания в искусственном сне, то этот метод можно будет использовать при любых хирургических операций, —
