и невозмутимо жарил картошку, насвистывая какой-то бравурный мотивчик.
Я вытаращила на такое вероломство глаза:
— Ты же говорил, что готовить не умеешь!
— Ради такой любви, чему только не научишься, — вздохнул Будяк и принялся нарезать салат.
Пока мы ужинали втроем, Светка, не замолкая, тараторила о своих приключениях:
— Мы с Пашкой запускали вертолёт, — делилась она впечатлениями, наяривая очень вкусную картошку, — и он случайно попал на огород бабки Наташи. Прямо в огурцы!
— Ужас какой, — поддакнула я.
— А потом Пашка полез доставать. А эта бабка вредная, увидела Пашку и дала ему крапивой по жопе. А вертолёт там так и остался.
— Ну и правильно, — проворчал Будяк. — Нечего по чужим огородам лазить.
— Так вертолёт же! — воскликнула Светка, — он там так и остался. И теперь нужно туда пробраться и спасти его. Но все боятся бабы Наташи.
Я изредка поддакивала. Будяк больше хранил молчание, изредка бросая на меня внимательные взгляды. Наконец, когда я поставила самовар, он сказал:
— Пойду баню растоплю.
— Я не пойду с тобой в баню! — вспыхнула я.
— И я с тобой не пойду, — возмущённо ответил Будяк. — Бабы настоящего пара в бане не понимают. Жарко им. А я люблю, чтобы было ого-го и ух! Пойдешь сперва ты, потом, когда сильнее нагреется — схожу и я.
— Но ты говорил…
— Ты что, совсем уже шуток не понимаешь, Лидия Степановна? — попенял он мне, и я покраснела. — Не мели ерунды.
Он ушёл, а у меня аж отлегло. Мы собрали со Светой, и я перемыла посуду, когда Будяк вернулся:
— Можешь сейчас идти, — сказал он, — я там подкинул, так что надолго хватит. Но если вдруг что — там рядом с печкой полешки лежат. Ты подкидывать умеешь?
Я кивнула, правда неубедительно.
— Тогда долго не мойся, а то затухнет. И веники я там в кадушке запарил. Жаль, что не дубовые. Так что придётся пока берёзовыми. Надо будет из липы наделать, скоро липа цвести будет.
Под ворчание Будяка, я быстренько собрала мыльно-рыльные принадлежности и полотенце и побежала в баню.
Баня. Как же я люблю настоящую русскую баню! Где живой пар, где запах запаренного веника!
Я торопливо разделась и скользнула в парилку. Первый заход обычно у меня без веника, пока тот запаривается. Я сидела на горячих досках и млела от наслаждения. Горячий пар обволакивал меня, пробирал до костей. Кожа заблестела от пота.
Выскользнув наружу, на улицу, я пробежала три шага по тропинке и плюхнулась в холодный после дождя пруд. Божечки, какой же кайф после жаркой парилки — вот так окунуться! Проплыв два больших круга, отфыркиваясь, я вскоре замёрзла и быстро побежала обратно в парилку.
Там я плеснула ещё воды на раскалённые камни, они сердито зашипели, обдавая всё душистым паром. Я разлеглась на досках и с наслаждением потянулась. Пару минуточек полежу так, помлею, а потом возьму веник и как начну париться. Эх! Какая же красота, когда есть своя баня!
Я перевернулась на живот, как вдруг скрипнула дверь и в баню скользнул Будяк.
— Ай! Ты куда прёшься! — меня аж подбросило от неожиданности.
Соскочить с полки не дала тяжелая рука Будяка, которой он меня придавил обратно:
— Лежи спокойно.
Но спокойно лежать я не могла:
— Будяк! Придурок! Быстро выйди отсюда! Ты что творишь?!
— Тихо, я сказал, — сообщил мне Будяк. А затем достал из кадушки веник и чуть помахал им, проверяя, насколько тот распарился.
— Да угомонись ты! — Будяк легонько хлопнул меня по заднице и глубокомысленно заметил слегка осуждающим голосом. — А веснушек-то на попе и нету. И вот зачем было так врать, а, Лидия Степановна?
Он плеснул ещё воды на камни, душисто запахло берёзой, и обличительно продолжил:
— Вот на что только нынешние дамочки не идут, всё лишь бы мужика соблазнить. Мда-с. Облапошить и соблазнить. А я же тебе так верил…
С этими словами он помахал веником туда-сюда, нагоняя пару надо мной и хлопнул им меня по спине.
— Ой! — вскинулась я. — Горячо же!
— Потерпишь, — сказал Будяк и продолжил истязать меня веником, — ах, какие мы нежные!
— Вот так, — приговаривал он, отхаживая меня веником. — И так! И так! Вот не захотела за меня замуж, Лидия Степановна, так вот тебе! И вот!
— Пётр Иванович! Хватит уже!
— Что, стыдно тебе?! — хлестнул он меня веником по попе.
— Бессовестный ты! — охнула я и взмолилась. — Ну хватит! Не могу больше!
— Зато я честный. Недаром меня все называют Пётр Правдивый, — ответил Будяк и вдруг окатил меня из лоханки ледяной водой.
— Ай! — взвизгнула я и подхватилась из лавки.
— А сиськи у тебя ничего так, — одобрительно скользнул по мне взглядом Будяк и поставил лоханку на пол.
— Отвернись! — потребовала я.
— Не хочу, — не согласился Будяк и принялся раздеваться, — ты как напарилась уже или дальше продолжим? Вместе?
Я прошипела нецензурное ругательство и бросилась одеваться в предбанник.
— Зря ты мной пренебрегаешь, душа моя, — крикнул мне в спину Будяк, — допустила бы до своего роскошного тела, глядишь и понравилось бы.
Я не ответила, торопливо, натянув на себя одежду, полумокрая, выскочила вон под заливистый хохот этого гада.
Лицо моё пылало. Сердце колотилось, как сумасшедшее. Мне хотелось его убить.
Через часа полтора мы сидели в умытом после дождя саду, в беседке, пили липовый чай с мёдом и старались не смотреть друг другу в глаза.
Следующий день начался просто прелестно.
После такого дождя вся зелень резко попёрла вверх, и у нас в саду стало словно в дебрях Борнео. Ярко светило солнышко, было даже жарковато. Жирная после такого ливня земля тихо шипела от испарений. В мокроватой листве звенели птички, над головой с треском носились туда-сюда стрекозы. Пахло свежестью и маргаритками, которые все одновременно вдруг раскрыли свои махрово-белые венчики. От чего наш двор стал похож на большую, залитую белоснежной пеной, клумбу. Светка необычайно радовалась этому обстоятельству, весело гоняла по двору, срывала их охапками и пыталась плести венок. Получалось у неё, мягко говоря, так себе, так
