Официант протянул Столбову записку. Почерк Батяни.
«Миша, прости, проблема: Татьяна исчезла со встречи в лицее. Вышла на улицу, видимо уехала. Головы уже оторвал, ищу».
Столбов отхлебнул кофе — умеренно-крепкий, с легким, неназойливым ароматом. Убедил себя, что напиток доставляет удовольствие. Взял карандаш, секундным росчерком написал:
«Отвечу через 20 минут».
Отдал записку. Коротким усилием воли вогнал в голову мысль, что двадцать минут ничего не решат.
— Моя страна сделала достаточно много для урегулирования грузинского конфликта и не намерена отказаться от миссии посредника…
«А… Он опять про Грузию. Придется повторить».
Столбов улыбнулся и пересказал недавний разговор со своим тезкой. О том, что глупые санкции уже отменены, но если повторится что-то подобное августу 2008 года, тезка, из соображений человеколюбия, будет повешен за шею.
— В остальном нам спорить не о чем. Конечно, если, не дай бог, отношения изменятся так, что понадобится посредничество, можете не сомневаться, мы обратимся именно к Парижу. Но вряд ли кто-нибудь заинтересован, чтобы такая потребность появилась.
Француз согласился и перешел к другой проблеме — Уго Чавесу. Вчера, кстати, его тайно вывезли из российского посольства и отправили на Кубу, отдыхать и лечиться. Но кубинцы намекнули, что если ЕС осудит такое гостеприимство, красному диктатору придется искать новое убежище.
— Объясните, пожалуйста, почему Россия принимает такое участие в судьбе общепризнанного тирана? — спросил француз. И добавил: — Среди некоторых европейских стран бытует устойчивое мнение, будто новое руководство России хотело бы управлять своей страной, используя подобные демагогические и тиранские методы.
Столбов ответил на это, что политика России действительно изменилось и убежище, сугубо из гуманистических соображений, — часть новой идеологи. Потом добавил:
— Кстати, если проблемы возникнут и у вас, помните, Россия всегда предоставит вам убежище. Это не современная прихоть, это одна из наших традиций. К примеру, после Французской революции Россия приняла больше французских эмигрантов, чем все остальные страны Европы вместе взятые. Ведь царица Екатерина когда-то спонсировала просветителей, подарила Вольтеру соболью шубу, а значит, русская державность была ответственна за идеологию якобинства. Кстати, эта страничка истории будет сегодня упомянута не раз, но…
После чего деликатно подошел к теме «срыв культурной программы». Мол, у супруги, как раз собиравшейся сделать доклад на тему «Французские просветители и русская державность», после посещения лицея обострение самочувствия, все же восьмой месяц беременности.
Француз посмотрел понимающе и начал сам обсуждать интересную тему. Прибегал к эвфемизмам, смягчал. Выходило, что на западе Западной Европы испокон веков жила французская Красавица, а на востоке Восточной Европы — русское Чудовище. Красавица была изящной, остроумной, либеральной, просвещенной, а Чудовище — неуклюжим, грубым и самодержавным. Но душевным, а так как Красавица превыше всего почитала душевность, то они тянулись друг к другу, заключали военные союзы, переводили литературу и т. д.
Было не понятно, то ли французский гость сам дошел до этих мыслей, то ли ему подсказали. Но он увлекся историческими примерами и логическими конструкциями. Столбов слушал, поддакивал, улыбался. Будто они обсуждали важный двухсторонний договор.
Наконец французское остроумие иссякло, и был объявлен перерыв чуть подольше. Столбов спокойно вышел из зала, а потом едва ли не бегом удалился в ближайший рабочий кабинет. С Батяней говорить не стал, только кинул: «Буду звонить, смотри, чтобы никто близко не подходил. Найди Таню!».
Вошел в контактный список, ткнул имя, заодно отметив, что не пользовался этой связью с Татьяной еще с прошлого года.
Обычно такие заброшенные телефоны отвечают молчанием. Но тут, после короткой паузы — бесконечной паузы, раздался первый, неуверенный гудок. А потом знакомый голос.
— Да, слушаю.
— Тань, — Столбов еле удержал себя от радостного крика, — Таня, ты где?
— В Питере. Со мной все в порядке.
* * *
Из «стодневного» интервью Михаила Столбова.
— Борис Семененко, журнал «Огонек». В мае нынешнего года в Москве наверняка будет предпринята очередная попытка провести «Парад гордости». Ваше отношение к этому мероприятию?
— Отрицательное. Главным условием проведения такого парада будет отсутствие любых милицейских подразделений в радиусе километра от места события. Это достаточно жесткий, но единственный способ объяснить определенным гражданам, что относительно узаконивания противоестественности в обществе нет раскола, а напротив, мнение подавляющего большинства вполне однозначно. Если один гражданин считает, что имеет право убеждать остальных, что быть пидором — достойно и почетно, то другой гражданин имеет полное право ему возразить. И первое, и второе — разные грани свободы самовыражения.
— Но ведь терпимое отношение к сексуальным меньшинствам является одной из конвенциональных ценностей современного цивилизованного общества…
— Россия или соблюдает международные договоры, которые подписала, или отказывается от их выполнения. Если же говорить о так называемых неофициальных конвенциях, то хочу напомнить: Россия перестала жить по понятиям. Причем по любым понятиям, и блатным, и либеральным.
* * *
Застенчивая шкодливость — одно из немногих чувств, не отдаляющих человека от животного мира, но, скорее, с ним сближающих. Пушистый Барсик, обоссавший хозяйский тапок, и ребенок, разбивший графин во время кражи варенья, ведут себя одинаково.
Точно так же вели себя в этот день и депутаты Госдумы. Воровато переглядывались, но чаще — не глядели друг на друга. Непрестанно улыбались, ведь улыбка не только флаг корабля и «Макдональдса», но и самая надежная маскировка. А если в кафе или в скудной стеклянной «курилке» рождался разговор, то треть думцев была готова говорить о чем угодно, хоть о загадке Тутанхамона, лишь бы не о сегодняшнем голосовании.
Некоторые, малая часть, все же не лицемерили, понимали, что творят. Перед вечерним заседанием кучковались, спорили. Наконец расселись.
Основным в повестке дня был законопроект «Антиводка». Идея была смелая, а значит спорная, а значит — имела немало противников. Кто-то, не особо скрываясь, относил себя к алкогольному лобби: пусть сограждане спиваются с доходом в казну, чем травятся паленкой. Еще больше думцев пусть и не были связаны с ликероводочной промышленностью, но соглашались с этим аргументом. Говорили о «пьяных углах», о переходе страны на наркотики, о том, что европейские, в данном случае — скандинавские наработки на родной почве плода не дадут. Называли саму идею законодательно бороться с водкой «горбачевской», а это уже само по себе прибавляло с полсотни противников.
