– Надеюсь, да. Он живет в другой стране, мы разговаривали через бумагу и другого человека.
Бог знает, имеет ли этот так и не назвавший себя телепат понятие о письменности.
– Пойдем, – повторил дагон, тут же потеряв интерес к теме. – Своего проводника отпусти, дав ему обещанные подарки. О том, что видел меня, он забудет…
И тут же исчез, как умеют это делать аборигены Австралии или цирковые фокусники. Шульгин тоже умел, в подходящей обстановке.
Мамбору выглядел несколько ошарашенным. Видимо, раньше он не оказывался в подобном положении. Его не слишком отягощенный сложными связями мозг все же отличался от мозга единоплеменников. Общение с белыми, необходимость приспосабливаться к новым реалиям, знание чужого языка уже приподняли его на следующий уровень. Оттого легко и безболезненно смириться с посторонним воздействием у него не получалось. Мамбору физически ощущал, как колеблется, искажается только что вполне очевидная действительность. Он забывал, сознавая, что забывает только что виденное, неявно чувствовал подмену сущностей, и подкорка его протестовала.
– Спасибо, друг, – сказал Новиков, отвлекая бечуана от ненужных терзаний. – Ты привел нас, куда договорились. Обратную дорогу мы найдем сами. Получи свою плату…
Они рассчитались сполна, и восторг от обретенного богатства легко вытеснил у туземца посторонние ощущения.
– Спасибо, сэр. Будешь возвращаться – заезжай в мою деревню. Вместе повеселимся…
Он сделал несколько жестов вежливости и дружелюбия, повернулся и потрусил по тропе, теперь уже безболезненно забывая все больше и больше.
Дагоны неплохо устроились. По здешним меркам, естественно. Километр от места встречи фургоны с трудом пробирались среди многослойных, как оборонительные позиции Первой мировой, зарослей «Гледичи вооруженной», если по-русски, или «держидерева» по-южноафрикански. Попросту – акации, каждая ветвь которой унизана жутким количеством десятисантиметровых, острых, как бандитские заточки, и столь же прочных шипов.
И это при том, что вновь появившийся после ухода Мамбору дагон открывал им путь. Ветки послушно сдвигались в стороны и вновь смыкались за спиной. Обычный путник, вооруженный хорошим мачете, не пробился бы через заросли и за сутки, если бы не избрал способ передвижения по-пластунски. Да и то…
Впрочем, кто его знает, какие ловушки подстерегали бы его на уровне земли. Пара муравейников, гнезда тарантулов, каракуртов, полсотни змей нужной ядовитости…
Удивительно, как дагоны, со своими способностями, превратились в жалкий народец, вызывающий презрение (смешанное со страхом) даже у бечуанов, не говоря о гордых кафрах.
На этот счет у Новикова уже появились соображения. Немцы и чехи тоже не слишком уважали евреев из Пражского гетто, хотя в его тесных и душных трущобах жили и практиковали такие непревзойденные мастера, как реб Лев, известный также как Бен-Бецалель, его ученики и ученики его учеников, запросто создававшие и оживлявшие големов[69] всех видов и тактико-технических данных. Попутно выпускавшие диваны, отличавшиеся уникальными свойствами.[70]
За лесом непроходимых колючек просторно раскинулись лиственные деревья, преимущественно клены, похожие на канадские красными изнанками своих листьев. Между ними росла сочная и высокая, почти по пояс трава. Рядом протекал неширокий, но кристально чистый ручей в ложе из золотистого песка.
– Оставь здесь своих слуг, – почти повелительно сказал дагон. Ничего не оставалось, как отдать нужные распоряжения роботам.
Он все же проследил, как они, расседлав, отпустили пастись верховых и упряжных коней, изнуренных многодневным походом. Это только непонимающим людям кажется, что лошадь – сильное и неутомимое животное. На самом деле она куда слабее человека. Заставь ее скакать с всадником при полной амуниции галопом, верст через пять устанет, через десять – запалится, упадет и не всегда выживет. А рядовой солдат, с ружьем, патронными сумками, ранцем, в тяжелых сапогах, в среднеазиатскую жару или арктический холод? Прошагает, сколько надо, да еще и в атаку пойдет. На твердыни Карса или Измаила. Суворов, который якобы ценил и берег людей, что писал? «Пятьдесят верст в день – в охотку, семьдесят – трудно, сто – тяжело, сто двадцать – невыносимо, но можно, если надо». И ведь проходили!
С этого идиллического (или буколического, как кому нравится) места допущенные в тайные убежища братья пошли пешком. Странно, что им не велели оставить при караване оружие. Мужчины прихватили с собой вещмешки с продовольствием, дней на пять, девушки – сумки с личными вещами. Говорил же Мамбору – «еда у них совсем плохая». Что касается санитарии – вряд ли лучше.
Имелись в запасе и подарки. Не бусы, конечно, и не зеркальца, а вещи, которые могут заинтересовать интеллектуальных, но отчего-то вымирающих экзотов.
Скорее всего их время пришло. Как мамонтов.
У края леса, заслоненные вековыми дубами, вздымались вверх остроконечные скалы. Отроги большого хребта, тянущегося от Лимпопо до великой реки Замбези.
Дагон указал рукой на неприметную щель между двумя гранитными осыпями.
– Входите, гости…
– Мне страшно, Лариса, – прошептала Аня, сжав руку подруги у локтя.
– Не боись, девочка, – ответила та, совершенно не думая, что Анна по рождению старше ее на шестьдесят лет. – Бог не выдаст, свинья не съест…
Откуда-то появилось два совсем юных дагончика, столь же уродливых, как предводитель, но подвижных, как тараканы. В руках они держали очень прилично сделанные факелы из тщательно скрученных прутьев, поверху густо обмазанных смолой. Переступив порог пещеры, запалили их с помощью обычных кресал и трута, пошли впереди, освещая гостям дорогу.
У наших имелись мощные фонари, причем разных типов, применительно к обстановке, но использовать их сейчас было вряд ли правильно.
Метров через сто осторожного движения по коридору, слишком низкому для людей гвардейского роста, когда шеи и спины начали болеть от постоянных наклонов и приседаний, перед ними распахнулся внезапно просторный зал, изукрашенный сталактитами, сталагмитами и просто кальциевыми натеками вдоль стен, похожими на изысканные упражнения дизайнеров-сюрреалистов.
Газеты и телеграфные агентства всего цивилизованного мира сообщили, что война на самом отдаленном от всего на свете театре все же началась. Англо-бурская война, последняя война XIX и первая война ХХ века. Какими бы гуманистическими и демократическими доводами ее ни оправдывали певцы британского империализма, от Черчилля до непонятно каким образом влезшего в эту историю Артура Конан-Дойля, никогда ранее в шовинизме не замеченного, это была обычная агрессивно-колониальная война. Только не против туземцев любых кровей и рас, а против вполне европейских (по составу населения и способу правления) государств. Что и придавало ситуации определенное своеобразие. Раньше самым ярым империалистам не приходило в голову аннексировать независимые государства белых людей для включения их в состав колонии. Как если бы те же англичане развязали войну против Турции, чтобы присоединить ее к Судану…
