- Не люблю миндаль. А ты продолжаешь заниматься глупостями.
- Донесешь?
Если ее убить, то...
...то лучше не думать, что будет с Глебом и с организацией.
- Правильный вывод, - Ева протянула руку. - Помоги встать. И не трясись, не стану я доносить. Пусть сами разбираются.
- А тебе все равно, значит?
- Не совсем, но у меня своя игра. Кстати, я твои сушки съела. Я ждала-ждала, ты не шел. А они лежали и лежали, а потом взяли и закончились.
- На здоровье. Расти большой и толстой.
Осталось пять минут на то, чтобы ее выпроводить. Не хватало напарника засветить, да и остальных тоже. И пусть Ева говорит, что не станет вмешиваться, но кто ее на самом деле знает?
И Глеб, дурея от смелости, взял Еву за руку. Нормальная у нее рука. Теплая. Живая. Как будто Ева - обыкновенная девчонка. Как девчонке Глеб и предложил:
- Пойдем, погуляем.
К счастью, отказываться и сопротивляться она не стала. Ева спускалась по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки, и шпоры на сапогах звенели как колокольчики. Хлопнув дверью, Ева выскочила на площадку у подъезда, крутанулась и зашипела на черного кота. Благоразумное животное, скатившись с лавки, исчезло в подвале.
- Ф-фух, жарко! - пожаловалась Ева, картинно вытирая пот со лба.
- Сидела бы дома, там, небось, не жарко и не холодно.
- Ага. Оптимальная температура. Контроль климата. Регулярное озонирование воздуха. Поддержание стабильного уровня влажности. Периодическая прожарка ультрафиолетом. Инкубатор.
Знакомый серый фургон уже поворачивал во двор, и Глеб потянул Еву в противоположную сторону. Куст черемухи заслонил автомобиль, а красные ягоды ненадолго отвлекли Еву. Потом она задержалась у стены, разглядывая бело-красный знак, появившийся на прошлой неделе.
Она даже пощупала жестянку, на которой знак рисовали.
- Только для людей, - прочла Ева вслух. - Весело у вас. У вас тут вообще все намного веселее, чем у нас там. Мама на Европах зависает, папа вообще по земному шарику мечется. Адам работает...
- А ты?
- А я так... овца в стаде.
- Паршивая?
Ева попыталась сорвать знак.
- Скорее единственная нормальная. Это вы все тут... запаршивели. Но дело ваше. Ты нашел? Ну то, о чем мы в прошлый раз говорили.
Солгать? Тогда после Евиного ухода Глеб перевернул весь дом. Начал со шкафов, которые не открывал с самой теткиной смерти. Он вываливал груды барахла на пол, перетрясал каждую вещь и, чувствуя себя придурошным Джеймсом Бондом, прощупывал швы. А сделанные вручную еще и распарывал.
До верхних полок добрался уже перед самым рассветом. Нарочно откладывал до последнего.
Наташкину одежду, которой было не так много, тетка раздала сразу после похорон. Она бы все раздала, кроме фотографии в черной рамке, которую повесила над Глебовым столом. И крест вызолоченный боку присобачила.
Крестом же она и коробки отметила. Всего четыре. А Глеб о трех помнил. Вот эти он сам помогал заклеивать липкой лентой и клялся на них, как на могиле, отомстить. Правда, кому мстить, еще не знал.
Липкая лента отходила с треском, отдирая куски сероватого, расслаивающегося картона. Выстраивались на полу фарфоровые совята, покрытые пухом пыли. Лег в сторонку ежедневник за тридцать пятый год. К нему присоединился кожаный кошелек...
Вещей оказалось много, больше, чем Глеб помнил. Но удивило его иное - все вещи не имели смысла. Зачем хранить перевязанные розовой ленточкой письма, которые Наташка писала своему первому возлюбленному, а отправлять стремалась? Для кого беречь серебряные кольца и серьги с лиловыми аметистами? Кому нужны школьные тетради и старый планшет, батарея которого давно издохла, зато наклейка в углу экрана сохранила прежнюю яркость.
Выкинуть.
Оставить.
Быть или не быть? Или просто не маяться дурью, выбросить из головы театральщину и найти то, что почтит память Натальи лучше, чем все хранимое барахло чохом.
Последняя коробка была фирменной почтовой, на ней сохранилась бирка с адресом и синий штемпель, судя по которому, прибыла она незадолго после Наташкиной смерти. Внутри лежал пакет, завернутый в ярко-зеленую шуршащую бумагу. Глеб распорол оболочку ножом, вторую обертку просто содрал.
- В зайце утка, в утке яйцо... а тетка - внучка Штирлица. Беспокоить она меня не хотела.
Тетка со снимка глядела неодобрительно, да только сделать ничего не могла. И Глеб развернул пакет из толстого полиэтилена. На ладонь выпал куб. Гладкие грани, аккуратные швы и никаких признаков того, что в кубе есть что-то, кроме куба.
Записок или полноценных писем в посылке также не обнаружилось. Вряд ли это то, что надо Еве. Но Глеб куб спрятал в рюкзак, а рюкзак повсюду таскал с собой, надеясь поскорей избавиться от этой загадки. Теткины вещи он отдал соседке. Наташкины - сунул на антресоль.
И принялся ждать, считая деньки до прихода. Только об ожидании, как и о поисках, Еве рассказывать нельзя. И Глеб не стал. Оттянув Еву от щита - дался он ей, таких по городу не одна сотня висит - Глеб вывел ее из арки. Он остановился, скинул рюкзак и вынул куб.
- Вот. Больше ничего нету.
- А больше ничего и не надо, - она не сразу решилась взять куб. Разглядывала, как курица миску с зерном, наконец, царапнула ноготком серую грань и поинтересовалась: - Ты знаешь, что это?
- Понятия не имею. Забирай.
- И не жалко?
- Ты... тогда ты сказала, что можешь помочь. Я тебе. Ты мне. По-честному все.
- Ага, - она взяла куб обеими руками, приподняла, примеряясь к весу. - Ты мне, я тебе. Ты мне эту штучку, а я тебе - всех дроидов Анклава. Как ты думаешь, справедлива сделка?
Широкие поля шляпы тенью накрывали Евино лицо, и волосы выглядели обыкновенно - не синие, серо-пегие, и сама она была обыкновенна. А если в этом и, правда? Если Ева - не из башни, а просто девчонка, которая сочинила сказку, заставив Глеба поверить?
Но ведь он видел Еву на похоронах. И другие тоже. И уж они-то не могли ошибиться.
Глеб посмотрел на часы. Напарник, небось, психует. Ничего. Напарник обождет. Он должен понять, что Глеб занят. И если все выгорит, то занятость эта принесет больше пользы, чем все бомбы вместе взятые.
Но Ева чего-то ждет. Ответа на вопрос? Но Глеб не знает, какой ответ ей хочется услышать, поэтому говорит первое, что приходит в голову:
