«Пренебрежение и надежда-пожелание скорой смерти. Мне и моим братьям? Желание меня как… Как юной девушки?!!..».
Дернувшись и отведя в сторону разом потемневшие глаза, он попытался успокоиться, привычно утихомиривая средоточие. Попытался раз, затем другой, третий — и с нарастающей паникой осознал, что оно его совсем не слушается. Вместо привычной мерной пульсации в источнике нарастал хаотический ритм, собственная сила скручивалась и рвалась изнутри обжигающе-холодными волнами, а еще в глубине души медленно просыпалось, предвкушая обильные смерти, что-то по-настоящему страшное…
— Димитрий Иванович?
Для братьев, двух нянек и шестерых постельничих сторожей все выглядело так, будто еще недавно улыбающийся Федору наследник странно всхлипнул, закрывая глаза и разжимая удерживающие брата руки, и разом мертвенно побледнел. Еще раз всхлипнул-простонал и тихо-тихо позвал:
— Ваня!
Придушенно охнула одна из нянек, увидев как из глаз царевича пролегли тонкие дорожки кровавых слез, всполошилась стража, разом обнажив боевые ножи и подскочив вплотную к подопечному. Меж тем, явственно дрожащая рука уцепилась за растерявшегося брата, а ее владелец слегка покачнулся и через хлынувшую изо рта кровь, страшно хрипя, вытолкнул:
— Успенский собор… Следи, чтобы никто меня не коснулся. Веди!!!
Заревевший в полный голос от испуга за братика, Иван немедленно вцепился в его руку на своем плече и поволок за собой, кое-как удерживая от падения на ступеньках. Чем дольше они шли, тем больший поднимался переполох — вначале среди дворцовой охраны, затем теремной дворни, а затем и всех тех, кто замечал столь странную и тревожную процессию.
— Прочь!..
Ссши-дум!
— Все прочь!!!
Увидев, как вслед за детским криком посунувшегося к царственному отроку юродивого снесли с ног ударом сабли в ножнах, остальные нищие вместе с зеваками торопливо отхлынули от входа.
— Митя? Мить, все, мы пришли!..
Оставив отчетливый мазок окровавленной руки на храмовых дверях, пошатывающийся и дрожащий отрок переступил порог собора. На мгновение приоткрыл налитые черным глаза, глядя исключительно себе под ноги, и слыша нарастающий шум все увеличивающейся толпы, подтянул брата поближе. Что-то шепнул, кивнул на постельничих сторожей и с силой оттолкнул прочь, себе за спину. Медленно доковылял до ближайшей колонны, привалился, буквально стек по ней вниз и замер без движения — а его охрана тут же образовала полукруг, тщательно выдерживая расстояние в десять шагов. Священника, пожелавшего подойти к наследнику, весьма грубо оттолкнули — когда же в храм ворвался сам великий государь, пугающий всех поистине безумными глазами, бестрепетно заступили дорогу и ему (впрочем, предусмотрительно выставив впереди всех царевича Ивана).
— Батюшка, он сказал не подходить к нему ближе чем на десять шагов, иначе смерть.
На входе опять загомонили, расчищая во все увеличивающейся толпе дорогу запыхавшемуся от быстрого бега владычному митрополиту Макарию, а Иоанн Васильевич с мукой поглядел на своего первенца, плачущего кровавыми слезами, и с бессильным бешенством обратил взор на иконы святых.
— Не реви, Ванька. Что-нибудь еще сказал?
Шмыгнув носом и еще сильнее размазав рукавом грязь и следы крови на лице, царевич согласно кивнул:
— Сказал не реветь. А еще — что все будет хорошо…
— Великий государь.
Услышав тихий, но вместе с тем радостный голос любимца Вяземского, Иоанн Васильевич тут же вскочил на ноги, позабыв о недочитанной челобитной в своей руке.
— Ну!?!
— Пошевелился, государь, а еще един раз открыл глаза.
Отмахнувшись от подскочившего с епанчой служки, царь быстрым шагом направился в Успенский собор, по пути недовольно поморщившись при виде небольшой толпы, в которой простые москвичи и торговые гости перемешались с боярами-князьями да служилым дворянством. Равнодушно пройдя мимо согнутых спин, он вступил в храмовый придел — и сразу же увидел такое, что позабыл перекреститься на святые образа. Двое царевичевых стражей держали под руки третьего, так и норовившего завалиться навзничь. Полыхающие румянцем щеки, шалый взгляд, подкашивающиеся раз за разом ноги…
Шлеп!
Легкая оплеуха от десятника чуть-чуть помогла: в глазах начала появляться осмысленность, да и ноги перестали подгибаться. Вроде бы.
Шлеп, шлеп!
— Никак, хмельного принял?
Увидев великого князя так близко, стражник удивленно округлил глаза, а десятник, на всякий случай выдав еще одну увесистую «плюшку», загородил его своими широкими плечами:
— К Димитрию Ивановичу посунулся, олух царя небесного. Два шага только и прошел, а потом…
— Охх, хорошо-то как, радостно! Словно божинька в душу почеломкал!..
Не отрывая от повелителя верноподданного взора, десятник резко двинул назад локтем.
— Хух!
— Вот так, значится. Мы его живо назад за ноги вытянули — только он уже словно братину меда стоялого в себя опрокинул. А царевич еще два раза шевелился. Вот.
Подойдя к незримой границе, любящий отец оглядел всех грозным взглядом, и в наступившей тишине осторожно позвал:
— Митенька?..
Мальчик, сидевший на холодном каменном полу уже пятую ночь подряд, едва заметно повернул голову на родительский голос и медленно открыл глаза, явив всем два полыхающих ярким огнем сапфира.
— Господь Вседержитель!
Некоторое время десятилетний отрок всматривался, словно бы не узнавая, а затем слабо улыбнулся:
— Батюшка?..
В глазах царевича разом погас неземной огонь, а сам он неуклюже заворочался на своем каменном ложе, пытаясь встать на ноги. Решительно шагнув вперед, Иоанн Васильевич ощутил, как его словно бы пронизал насквозь незримый ветер, наполняющий тело свежестью и силой, а разуму дающий необыкновенную ясность и покой. Еще шаг, другой, третий — и окончательно преодолев невеликое расстояние, государь легко, как пушинку, подхватил на руки исхудавшего наследника.
— Государь.
Развернувшись, владетель царства Русского увидел архипастыря Макария — и небольшой кубок в его руках:
— Губы смочить, и унять первую жажду.
Двинувшись было к митрополиту, великий князь тут же услышал тихое:
— Купель…
И сразу переменил направление в сторону отлитой из серебра большой крестильной купели, наполненной чуть больше своей половины — а владычный митрополит, помедлив, осторожно подошел к месту, где малолетний царевич в полной недвижимости провел последние пять дней. Не откликаясь на имя, не вкушая ни влаги, ни пищи… Присел, внимательно разглядывая расписную штукатурку колонны — а вернее, отпечаток детского плеча и спины, словно бы вплавленный в твердый раствор. Затем склонился еще ниже, разглядывая четкий след небольшой ладони на полу, и недоверчиво ткнул в него пальцем. Каменная плитка, как и ожидалось, оказалась до неприятности твердой.
