Ответ Исаака Виллардуэну демонстрирует противоречия между политической ситуацией и личными эмоциями: «Эти условия очень суровы. Я не знаю, как мы сможем выполнить их. И все же вы оказали такую значительную услугу и моему сыну, и мне, что если бы предстояло отдать вам всю империю, вы бы только получили заслуженное».[432] Возможно, здесь Виллардуэн приукрашивает нравственную ценность действий крестоносцев, а также заставляет Исаака изречь чрезвычайно точное пророчество — однако общий настрой ответа императора вполне правдоподобен. Виллардуэна скорее разоблачает отступление, в котором он повествует, что во время переговоров высказывались различные точки зрения. Возможно, этим он хотел всего лишь сообщить, что разгорелась жаркая полемика. Но крестоносцы были непреклонны: царевич Алексей заключил сделку, поручителем в которой выступил зять Исаака Филипп Швабский. Воины Запада со своей стороны исполнили все условия соглашения. Если император желает вновь увидеть своего сына, он должен дать согласие на полное выполнение договоренности.
В конце концов Исаак смягчился и поклялся выполнить соглашение. Относительно ратификации была составлена грамота, скрепленная золотой императорской печатью. Одна копия осталась у Исаака, другая была передана посланникам. После завершения всех формальностей крестоносцы распрощались с императором и, весьма удовлетворенные проделанной работой, с императорской грамотой вернулись в лагерь крестоносцев.
Наверняка царевич Алексей испытал огромное облегчение. Беспорядки и нестабильность в Константинополе могли означать для его отца катастрофу и привести к тому, что он сам будет вынужден оставить всякие надежды на престол. Но на сей раз все, казалось, шло по его плану. Нобли предложили царевичу подготовиться к возвращению в Константинополь. Греки распахнули городские ворота и радостно приветствовали его.
Для молодого царевича закончилось длинное путешествие. Мрачный период между 1195 и 1201 годами, когда он провел несколько месяцев в заточении в городе, затем отважный побег во Фракию, отказы в Гагенау и Риме, успешное обращение к руководителям крестового похода, близость к фиаско экспедиции на Корфу, недели во время осады родного города — и вот наконец настало мгновение, венчающее его долгие странствия и поиски. Жители Константинополя приветствовали и поздравляли его, а он был счастлив вновь увидеть отца.
Торжество было увенчано роскошным пиршеством. Гуго де Сен-Поль описывает радостную и величественную церемонию; Никита Хониат, византийский современник событий, дает куда более желчный взгляд на происходящее. Предводители крестоносцев, облаченные в лучшие одеяния, прибыли в Великий дворец, где их усадили за столы в одном из залов. Во главе помещения располагались места Исаака и царевича Алексея. На победном пиршестве произносились речи, и Исаак с сыном произнесли настоящий панегирик людям, вернувшим им власть. Никита, не упускавший случая выразить неприязнь к юноше, назвал царевича «властолюбивым и ребячливым». Он сетует и по поводу щедрости церемонии. Выступали шуты и музыканты; слуги разносили роскошные деликатесы; все это происходило в богатейших залах в самом сердце императорского Константинополя.
Никита не может выносить столь льстивого отношения к западным варварам, которые так унизили любимый им город. То, что Исаак и царевич Алексей с трудом могли позволить себе такую роскошь, лишь усиливает мрачность его настроения.[433]
По окончании осады крестоносцы добились выполнения первоочередной задачи, и мучительное напряжение войны ослабло. Они смогли одолеть византийского императора без ужасающих последствий. Проблемы с продовольствием и безопасностью казались решенными, и теперь они могли задуматься о будущем, чтобы, укрепившись победой, что даровала им божья милость, направиться на Святую Землю.
Жители Константинополя ощутили, что смертельная угроза, нависшая над их городом, исчезла. Возвращение Исаака к власти означало избавление от страхов перед пожарами, обстрелами и убийствами, которые могли учинить эти варвары, оказавшиеся за их стенами. Но все же, как наверняка заметил Исаак во время разговора с посланниками, несмотря на внешние проявления, большинство греков относилось к выходцам с Запада с глубочайшим недоверием. Знавшие о соглашении между императором и крестоносцами были глубоко огорчены его условиями. Прекрасно осведомленный о существующей напряженности, Исаак действовал благоразумно и быстро, чтобы смягчить положение. Армия крестоносцев, стоящая лагерем под стенами, была явственным напоминанием об их военной мощи. Тысячи жителей города остались без крова над головой или лишились имущества, а потому у них не было никаких оснований проявлять радость по поводу столь заметного присутствия крестоносцев. Исаак просил лидеров крестового похода перейти на другой берег Золотого Рога в районы Галата и Эстанор, где опасность столкновения с жителями Константинополя существенно уменьшалась. Нобли поняли смысл этого предложения и немедленно согласились. Чтобы облегчить переход, император предоставил хорошее продовольственное снабжение. Крестоносцы разместились в домах, а венецианцы выстроили свой флот вдоль побережья Золотого Рога, чтобы защитить его от зимней непогоды и отремонтировать суда, получившие повреждения во время осады.
После установления нового режима государь, как всегда бывает с новыми правителями, был вынужден отвечать на прошения о помиловании и покровительстве. Одним из освобожденных узников был Алексей Дука, видный представитель византийской знати, находившийся в заключении семь лет. Дука, которого все звали Мурзуфлом из-за сросшихся над носом бровей, был назначен на пост протовестария, или камергера{35}, что являлось высокой должностью при дворе. За двенадцать месяцев этот выдающийся деятель дал крестоносцам все основания пожалеть о его освобождении.
Другое прошение пришло от мусульманина Кей-Хосрова, брата султана Икониума. Как и Исаак, он был смещен со своего престола младшим братом и также мечтал о помощи крестоносцев в возвращении того, что считал своим по праву. Константинопольский успех заставил его просить об аналогичной услуге. Как и царевич Алексей, Кей-Хосров обещал огромные денежные выплаты. Таким же было и обещание принять крещение и привести свой народ в католическую веру. Робер де Клари отмечает, что французская знать и дож собрались и долго обсуждали это предложение. Многие правящие дома средневекового мира вступали в конфликт за престолонаследие. Следовало ли крестоносцам становиться вечными борцами за правду, непрестанно вмешиваясь во внутренние дела государств, чтобы установить надлежащий порядок? И стоило ли распространять свои действия и на мусульманский мир? Хотя дело Кей-Хосрова и казалось справедливым, а включение империи сельджуков в христианский мир было бы прекрасным достижением, собрание все же решило отказаться от соглашения. Крестовый поход начинал зависеть от множества пока не выполненных обещаний относительно выплаты денег и религиозных подчинений. Как отнесется Европа, уже враждебно настроенная, к известию о союзе с мусульманским эмиром, насколько бы ни были заманчивы его предложения?
На самом же деле предложение Кей-Хосрова было не столь невыполнимо, как может показаться. В течение предшествовавших десятилетий папство прилагало серьезные усилия, чтобы убедить сельджуков перейти в христианство, и между двумя сторонами велись серьезные переговоры.[434] Однако в условиях 1203 года такой переход казался невероятным, и именно так было сообщено Кей-Хосрову. Он осведомился у крестоносцев, почему те отказываются помочь. В ответ он услышал, что причина в ненадежности правления в Константинополе — равно как и в том, что крестоносцы все еще ждали обещанных денег, отсутствие которых не давало им возможности покинуть город. Кей-Хосров пришел в ярость и помчался в Малую Азию, чтобы самостоятельно вернуть себе земли.[435]
Оказавшись в Константинополе, граф Людовик де Блуа был особенно заинтересован в том, чтобы разыскать одного заметного представителя окружения предыдущего императора. Его тетка Агнесса вышла замуж за Феодора Бранаса, выходца из знатного византийского рода.[436] Несколько знатных французов попытались повидаться с Агнессой. Они оказали ей должное почтение и выразили готовность к услугам — но были встречены резкой враждебностью. Супруг Агнессы был видным представителем режима Алексея III, и после потери им службы ее положение значительно ухудшилось. Из-за крестоносцев она не могла больше рассчитывать на положение среди элиты. Она отказалась говорить с гостями, а потом сделала вид, что не понимает французского языка. Тогда ее племянник представился, но Робер де Клари не отмечает, произвело ли это на нее какое-либо впечатление.[437]
