Взамен ты не только даешь информацию, но и даешь исчерпывающие консультации по организации дела. Не буду скрывать, в течение пары суток в Либерии и Сьерра-Леоне будут наши юристы, которые займутся оформлением долговременной аренды участков.
— У меня есть одно уточнение — открыл рот Яков. — Вне указанных сумм вы, лично, Моисей Соломонович, выплачиваете Наталье Викторовне пол миллиона фунтов, в качестве компенсации за неудобства.
Мне стало стыдно. Со всех точек зрения.
— Да. Я, так и быть, ничего у вас не попрошу за спасение.
Ювелир кивнул.
Потом мы с ним, душа в душу пол дня работали. Бегали стенографистки, секретари, и курьеры. Трещал телефон. Яков, скотина, пил в это время коньяк и любезничал с самой красивой из стенографисток. Как бы то ни было, но в три часа мы уехали. Договорившись о ежедневной связи, мы собрались обратно в Париж.
— Кольцов, а что такое гандон?
— Так в некоторых местах называют кондомы.
— Это да, можно было догадаться. Но Тейманис-то каков? А?
— Ну, по большому счету он своего добился.
— Когда ты понял?
— Заподозрил почти сразу, как его там увидел.
— А что теперь с Ротшильдом?
— Если бы ваша, барон, вчерашняя партнерша была более горяча, может быть вы бы не отвлекались на стенографисток. И услышали, что Тейманис уже переговорил с сэром Энтони, и сказал ему свое фи.
— То есть все кончилось?
— Эх. Хотелось бы верить. Посмотрим. В общем на вокзале пообедаем. Соломоныч жлоб, даже пожрать не предложил.
— Зверь ты, Кольцов. Ему сейчас жевать больно. Он с деньгами расстался. А ты еще и обед от него хочешь.
— Спасибо тебе, Яков.
— Ты не обижайся, Ваня. Но когда речь заходит о Наталье Викторовне, ты становишься таким идиотом!
— Вы просто любое мое упущение притягиваете, чтоб принизить мой выдающийся ум. Это комплексы, не переживайте. Лет через пятнадцать, вы перестанете мне завидовать.
В Париж мы вернулись на следующее утро. Марк, как мы и договаривались, забрал мою машину из Компьеня и поставил на парковку возле Северного Вокзала. Я отвез Якова домой. И наконец-то вошел в свое жилище. Поприветствовав экономку пошел в душ с одной мыслью — спать. И пошло оно все.
В дверь ванной постучала экономка.
— Мсье Айвен! К вам пришли!
Накинул халат и пошел к выходу. В прихожей стояли два ажана, и какой-то мужик.
— Кольцов? Инспектор Ксантен. Вы поедете с нами!
Глава 29
— Плохо! Плохо, Кольцов, начинается наше знакомство!
Услышав это, я чуть не заржал в голос. Именно с этой фразы началось мое общение с замполитом в армии, сразу решившим от меня избавляться, начальником отдела налоговой полиции, мечтающем слупить с меня мегаоткат, и одним олигархом, решившим, что мой бизнес ему не помешает. Все они были редкими мудаками. Так что присматриваться к комиссару уголовной полиции Журдену не было ни малейшего смысла — мудак патентованный.
Несмотря на драматизм, приехавший ко мне домой инспектор был не то, чтобы добродушен, а скорее индифферентен. Ажаны были для солидности. По крайне мере, я без возражений оделся не под наблюдением. И сделал вывод, что меня, пока, как возможного арестанта не рассматривают, и не ждут, что я выйду из спальни с пулеметом. Уходя, я попросил мадам Жаклин, мою экономку, связаться с мэтром Огюстеном. Сообщить что меня везут на Ка Де Орфевр.
По прибытии я долго сидел в коридоре на лавочке, ожидая, когда обо мне вспомнят. Потом меня провели в, судя по всему, допросную. Зашел и тихо устроился в уголке стенографист. Потом явил себя комиссар Журден. Эдакий Жеглов парижского разлива. Я про себя хмыкнул. Вообще-то, авторы Места Встречи, да и режиссер, много раз говорили, что Жеглов это отрицательный персонаж. Которому удобнее сгноить человека в тюрьме, чем разбираться. И самая искусственная сцена в фильме, это когда Груздева выпускают. Но в России всегда любили душегубов.
Впрочем, здесь это не там. Суд хоть и медленно но работает. И при слабой доказательной базе на свободу выходят даже реальные преступники. А уж я и вовсе, скорее всего, не сяду — стань только наша история достоянием гласности. Кажется, недавно в Париже оправдали жену французского министра, застрелившую журналиста. Журналист много раз оболгал и оскорбил её мужа в своей газете. Она купила в магазине ствол, и грохнула придурка. И была освобождена в зале суда.
Но я не обольщался. И портить отношения не собирался. Не начни он наше общение этой фразой. То есть он сначала представился, конечно. И то хлеб.
— Ты почему ухмыляешься, Кольцов? Думаешь, я здесь шутки шучу?
— Извините комиссар, задумался о своем.
— Тебе действительно стоит подумать. К примеру, о партии вина, что ты продал американским бандитам.
— А что там не так? Я продал, они купили.
— Два месяца назад был ограблен замок в Ле Вал Д’Обьянь. Похищены уникальные полотна. Их вывезли в бочке с партией вина, что ты продал.
— Черт, а я надеялся им еще партию продать. Думаете, теперь не получится?
— Это все что ты можешь сказать?
— Ну, а что еще?
— Тебе знаком Джеймс Ирвинг?
— Нет.
— Недавно, на рю Трансвааль, сгорел особняк.
Ну вот. Пошли настоящие вопросы.
— Надо же, какая неприятность.
— Ты ничего не хочешь сказать?
— Думаю, там дело в этих дурацких форсунках нагревателей. Нужно их запретить!
— При разборе завалов пожарные обнаружили шесть трупов! Один из них — Джеймс Ирвинг, незадолго до пожара ты с ним разговаривал в кафе Аспект на набережной.
— Судя по имени — или англичанин, или американец, комиссар. Я думаю, это ритуальное самоубийство религиозных фанатиков. Эта зараза сюда из-за океана прет. Нужно как-то с этим бороться.
— Прекратить! — комиссар от души долбанул кулаком по столу. — О чем вы говорили с Ирвингом в кафе?
— Не орите на меня. Я пугаюсь. Напомните, когда я с ним говорил. Может вспомню.
