знаю я, как Маргарита выглядит, просто наслушался выкладок друга Илюхи о том, как было бы прикольно вместе с немцами задавить англичан.
— Георгий Александрович, вы… Кхм… Не видели Ее Высочества? — задал осторожный вопрос Оболенский.
Барятинский пошевелил усами — расскажу остальным про потерю памяти или нет? Не расскажу:
— Ужасно стыдно, но я потерял свою фотографию любимой Марго еще в Индии, — горько вздохнул я. — И попроси я новую — об этом бы узнали все. Подобный конфуз в тот момент был недопустим.
Отмазка уважаемыми господами была принята, а Андреич нашел фотку минуты за три беготни по кораблю. Чисто волшебник! Посмотрев на фотографию, я изо всех сил принялся удерживать на лице маску восхищения, ощущая в глубине души легкое разочарование — я рассчитывал на более симпатичную принцессу, но… Но и хуже могло быть! Учитывая то, что нынешние фотографические аппараты не передают цвета, несколько искажают картинку, а Маргарита почему-то предпочитает совершенно ей не идущие высокие прически — поправь последнее, и привлекательность моей будущей жены резко возрастет — и то, что внешность в человеке хоть и важна, но жить-то придется не только с ней, а всем набором личностных качеств, переобуваться и искать другую жену я не стану. Нормальная «серая мышка», которая в «динамике» будет улыбаться, двигаться и хлопать глазками от восхищения таким классным мной — все это добавит Маргарите миловидности.
— Продолжаем, — велел я Ухтомскому. — Глядя на ваше фото, я словно тону в ваших умных глазах. Нос ваш способен посрамить лучшие произведения Античных скульпторов, ваши губы… Ах, как бы я хотел хотя бы на миг коснуться их своими! Простите меня за эту вопиющую пошлость, милая Маргарита. Умоляю вас ответить на это письмо. Если на то будет ваша воля, сразу после траура по моему любимому брату, я примчусь в вашу замечательную страну, чтобы признаться вам как подобает. P. S. Прошу вас принять прилагаемую к этому письму милую безделицу — сувенир из Японии, аборигены называют таких кукол «манэки-нэко». Японцы верят, что она приносит удачу, но не волнуйтесь — ее освятил архиерей Илларион, так что теперь это просто симпатичный сувенир.
Девушка же, как милой фарфоровой кошечке не порадоваться? Дизайн, конечно, не настолько симпатичный, как в мои времена, но пресловутый «кавай» передает в полной мере.
— Не хватает стихов, — заметил князь Оболенский.
— Очень дельное замечание, Николай Дмитриевич, — обрадовался я. — Отправлять принцессе чужие стихи я не хочу, поэтому надеюсь с вашей помощью соорудить перевод одной из моих поделок. Записывайте, Эспер Эсперович. «Одной тебе, тебе одной, Любви и счастия царице…».
Низкий поклон Александру Александровичу Блоку! Простите, что ограбил, но я ваши стихи буду большими тиражами издавать и включать в школьную программу, поэтому квиты.
— Блестяще, Георгий Александрович! — восхитился Ухтомский.
Остальные ВИПы его в этом поддержали, и они за полчасика набросали перевод на немецкий. Вроде стройно получилось, но русский оригинал в письме тоже разместили.
— Вы полны тайн, Георгий Александрович! — похвалил меня Барятинский. — Дипломат, стратег, поэт — какие еще из ваших талантов нам выпадет честь увидеть?
Подхалимы, блин.
— Спасибо за добрые слова, Владимир Анатольевич, — кивнул я.
— Стихи замечательные — мой любезный батюшка имел честь учиться в одной школе с Михаилом Юрьевичем Лермонтовым, так что я знаю, о чем говорю, — усилил князь.
— Без вашей помощи, господа, я бы никогда не смог составить такого перевода, — откупился я ответным комплиментом, сел в кровати и натянул на лицо скорбную маску. — После путешествия по Индии я придумал одну историю — Никки счел ее интересной, и взял с меня слово, что я обязательно издам ее. Увы, сам выполнить волю своего любимого брата я не в силах — стишки мне даются лучше, чем Ее Величество проза, поэтому я прошу вашей помощи, Эспер Эсперович — я расскажу вам историю, а вы наполните ее жизнью и красками.
— Я сделаю все, что в моих силах, чтобы исполнить посмертную волю Николая Александровича, — отвесил поклон Ухтомский.
— Можем ли мы остаться, Георгий Александрович? — спросил Оболенский.
— Я был бы вам очень признателен, — улыбнулся я князьям. — Вы готовы, Эспер Эсперович?
— Так точно! — отозвался он.
— Эта история начинается знойным вечером, в Сионийских горах, когда Отец Волк проснулся после дневного отдыха… — начал я пересказывать еще не написанную в эти времена «Книгу Джунглей».
Не хотел в это все лезть, но кому станет хуже? В Российской Империи литературный рынок еще в зародыше — тупо грамотных и платежеспособных потребителей не хватает, но «Маугли» будет читать весь мир, а это уже неплохие деньги и «очки славы» для меня.
Князья и даже Андреич в меру сил пытались помогать — хотя бы подтверждая реалистичность (прости-господи) истории:
— Один корнет как-то поведал мне анекдот, — вспомнил Оболенский. — Был-де дворник-пропойца, так его малолетняя дочка сбежала и стала в будке собачьей жить — на четвереньках бегала да лаяла.
Девочку было очень жалко, поэтому я с трудом заставил себя посмеяться с остальными «ВИПами». Скудные на эмпатию, жестокие времена, но я к ним уже почти приспособился. Главное — не оскотиниться и не стать таким же как Барятинский с Оболенским: так-то нормальные по этим временам люди, обоим не чужда благотворительность, честь и чувство долга, но… Но быдло в их глазах это просто быдло, и за людей они простолюдинов не считают.
Черновик — мой пересказ плюс дополнения уважаемых спутников — был готов за три часа до прибытия во Владивосток. Выгнав гостей, я дал слугам меня раздеть и решил подремать — к большим нагрузкам я привык, потому что всю жизнь не любил на жопе ровно сидеть, тратя время на бесполезную ерунду, но здесь мне гораздо тяжелее. Если в прошлой жизни я вкалывал чисто ради собственного безоблачного будущего и реализации личных амбиций, в этой ставки несоизмеримо выше — от моей «игры» зависят судьбы сотен миллионов людей, а это реально тяжелый груз.
Андреич разбудил меня как условились. Корабль качался на волнах, в иллюминаторы били крупные капли дождя. Сверкнула молния, через пару мгновений пришел гром. Шторм спать не мешал — за время путешествия мы попадали в него не раз, и я привык.
Переждав гром, камердинер поведал:
— Непогода, Георгий Александрович. Покуда не распогодится, на берег не сойти.
Едва
