— Я и не сержусь, — спокойно ответила она, поправляя у него воротник на форме, — что ты. Просто… ну… просто я волновалась. Как чувствовала, что что-то случится, — она кивнула на окно, за которым боевики внаглую шли чуть ли не строем, и все в сторону штаба.
Что выделяло её из всех других женщин, которые попадались на его веку, так это печальные глаза. У неё были прекрасные и очень печальные глаза, вспыхивающие особым светом в темноте, а ещё на верхней губе у неё, как нарочно, была мушка. В общем, как только он увидел эти глаза и эту мушку, то потерял голову. Разумеется, он не подал вида, но долго, как партизан, таиться не мог. Ноги сами несли его в медпункт, и его медицинская карточка пухла на глазах. К тому же Божена оказалась не из тех натур, которые все семейные вопросы решали с помощью самого верного женского аргумента — истерик. А именно такая спокойная и рассудительная женщина нужна была ему. Однажды он уже обжёгся в юности, женившись на третьем курсе института на истеричке, и теперь выбирал со всей тщательностью, на которую был способен. Опыта по этой части у него совсем не было. Где ты его возьмёшь — опыт, если всё время мотаешься по командировкам, а домой возвращаешься, чтобы только отоспаться. А в этот раз, кажется, не ошибся, потому что чувствовал, что Божена, или Боженка, свой человек, с которым не нужно хитрить, юлить, выворачиваться, что она его понимает, а он понимает её. А самое главное — она знает, что такое армия. И всё равно — это была не та любовная идиллия, которую он себе представлял. Она была приправлена тем ощущением потери, которое возникает у людей, чуть-чуть упустивших своё время.
— А дочка? — спросил он и подумал, что к дочке её он ещё не привык, не успел.
— Мне позвонили час назад, соседи увезли её и маму в Краснодар. Сарафанное радио принесло. Ещё вчера здесь появились какие-то люди, которые предупреждали, что в городе будут стрелять. Вот я и отправила своих от греха подальше.
— Ну правильно, — согласился он и кивнул на её легкомысленный белый халатик и белую же шапочку. — Так не пойдёт.
— А как? — спросила она, поднимаясь на цыпочки, чтобы доверчиво поцеловать его. — Я думала, что раненые будут поступать в медпункт, — и он понял, что она нашла такое объяснение, чтобы он не задирал нос от восторга и что она не хочет признаться, что ждала его. Это тоже была их игра, которую он принимал безоговорочно, потому что, оказывается, он романтик, хотя не подозревал об этом, и любит длинные-длинные прелюдии, полные тайн и недомолвок. У них уже появились свои привычки, и он знал, что вслед за этим она вскинет на него глаза, а сердце у него мягко оборвётся и скатится куда-то в пятки, и пребудет там до скончания веков.
— Надо переодеться. У тебя есть во что?
— Есть, — ответила она.
И пока она переодевалась за ширмой, он, сидя под окном, следил, что делается снаружи, и ждал ухудшения ситуации, но им повезло. Видно, у духов были другие планы, и пока они всерьёз не взялись за гостиницу «Интурист». Может, стоит прорваться? — подумал Игорь, только куда? В штаб? Поменять шило на мыло. Неизвестно, что там происходит.
— Я готова, — сказала она, выходя из-за ширмы.
Она была в джинсах и легкомысленной кофточке сиреневого цвета.
— Возьми ещё это, — сказал он, протягивая ей куртку, которую захватил в номере. — А сверху «бронник» на всякий случай, — и впервые поймал себя на том, что не просто тревожится о ней, а боится её потерять, и это тоже было новое и странное чувство для него, потому что все его предыдущие женщины демонстрировали такую эмансипацию, что не нуждались ни в какой заботе, а только в деньгах и в сексе. Он вообще впервые ощутил, что в его жизни появилось что-то новое, что-то, что было поважнее, чем армейское братство, к которому он прикипел ещё с детства, потому что был из семьи военных, в четвертом поколении служивших Родине, и где-то на генном уровне без армии прожить не мог и дня.
— Ну и отлично, — сказал он, невольно любуясь ею.
Даже в его армейской куртке, которая была ей велика на два размера, и в «броннике», который не придавал изящности, она выглядела потрясающе и даже более женственней, чем в белом халатике.
— Кепи надень, — сказал он, отдавая ей своё, — а волосы спрячь.
Волосы у неё были чёрные, густые и кольцами свисали из-под шапочки.
— Зачем? — удивилась она.
— На всякий случай, — ответил он и взял большую сумку с красным крестом сверху, — чтобы не охотились конкретно за тобой.
Медлить больше нельзя было ни минуты, потому что совсем рядом заработал крупнокалиберный пулемёт, который, должно быть, притащил неугомонный Герман Орлов, а в фойе общежития Пятигорской фармацевтической академии взорвалась граната и повалил дым. Кто-то захлебнулся собственным криком.
— Погоди… — сказал он и сунул ей в руку пистолет. — Знаешь, как стрелять?
— Знаю.
Он показал, как взводится затвор и как снимается предохранитель.
— Оружие не для боя, — объяснил он, — а для того, чтобы застрелиться, если что.
— Что значит, «если что»? — спросила она, глядя на него с недоверием.
— Чтобы в плен не попасть, — сказал он, стараясь не очень-то напугать её.
Но она не испугалась.
— Я поняла, — ответила она и, похоже, впервые осознала всю ту опасность, которая грозила им.
Конечно, у неё возникла добрая сотня вопросов, и он ответил бы на них с превеликим удовольствием, но времени не было, обстоятельства складывались против них. В этот момент в медпункт ворвался шумный и большой Герман Орлов со «шмелём-м» в руках:
— Вот они, голубки! — пробасил он, направляясь к окну и распахивая его. — Ничего, что я здесь намусорю?
Они побежали, а позади хлестнул выстрел, и дверь в медпункте вылетела напрочь, а вслед за дверью выскочил Герман Орлов, мотая, как пьяный, головой, а из уха у него хлестала кровь.
* * *
Когда они вернулись, ситуация изменилась. Во-первых, стреляли уже со всех сторон, а во-вторых, у боевиков появились миномёты. Правда, калибр был мелковат — не больше шестидесяти миллиметров, но этого хватало, чтобы вести огонь издали.
И сразу все те бойцы, которые закрепились на территории гостиницы, вынуждены были спрятаться в здании, а потом появились раненые и первый убитый, боец из волгоградского РОВД, которому осколок пробил шлем.
— Сволочи, похоже, бьют из-за первого источника, — Севостьянихин разглядывал город в бинокль. — А вторая?.. Вторая где батарея?
Перед ними возвышался Машук, заросший буком, с телевизионной вышкой на вершине и весь пригород до самого подножия. Гостиница доминировала над местностью. В свою очередь, она тоже была неплохим ориентиром для обстрела.
