Кастелянша сбежала, поделилась бедами с возлюбленным, тот с друзьями, совместно они подключились к организации свидания, и королева беспрепятственно встретилась со своим герцогом.
Они упали в объятия друг друга, и если Анна Австрийская при этой встрече умудрилась сохранить верность королю, то я, право, не понимаю, зачем вообще было все это затеяно.
Искренне надеюсь, что герцог учел свой печальный опыт и в этот раз нижняя часть его костюма была не так усажена брильянтами и жемчугом, как в Амьене, он не поцарапал нежные ножки королевы, как в тот вечер в саду, и наконец-то покорил вершину, к которой стремился. В конечном итоге это было бы только справедливо, ведь он так дорого заплатил за свои фантазии.
Хотя и справедливость очень редко попадает в число королевских достоинств.
Но мы, к счастью для нашего воображения, не знаем, что там произошло, а знакомы только с результатом встречи.
Бекингэм покинул Париж, увозя с собой подарок королевы — голубой бант с двенадцатью алмазными подвесками. Подарок был упакован в ларец розового дерева.
Это было уже одиннадцатого сентября.
Наши службы доблестно зафиксировали отъезд герцога и госпожи де Шеврез, после чего взбешенный кардинал послал в Лондон гонца — господина де Витри, чтобы я хоть немного исправила то, что испортили другие. И как при этой работе можно было не ворчать?
Де Витри почти нагнал Бекингэма, герцог опередил посланца кардинала лишь на несколько часов.
И, согласно распоряжению Его Высокопреосвященства, мне предстояло осуществить обычную кражу. Пусть и алмазов чистейшей воды.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
КАК ПРАВИЛЬНО СРЕЗАТЬ ПОДВЕСКИ…
Балы при английском дворе давались часто. И не потому что их так уж любила юная королева Генриетта, а потому что их обожал великолепный первый министр.
Словно по заказу кардинала, шестнадцатого сентября в Виндзоре устраивали бал-маскарад.
Вечер был влажным и теплым. Экипажи теснились у замка так, что яблоку негде было упасть.
В залах пылали свечи, целый легион свечей, и пахло горячим воском. Лилась музыка, блестели столовые приборы буфета. Виндзорский парк был бесподобен.
На маскарадах нет, пожалуй, человека, который не знал бы, кто прячется под той или иной маской, но все делают вид, что никто не узнан. Бекингэм был в костюме Охотника (Удачливого Охотника, сказала бы я). Вспыхивала радужными огоньками дюжина подвесок на его плече, возвещая всем о победе герцога. Глаза его блестели ничуть не меньше подвесок, он был дерзок, остроумен, победителен. Бекингэм праздновал свой триумф. Он был королем праздника и моей дичью.
Маскарады — это праздники сердца. Всего лишь закрывая глаза черной бархатной маской, получаешь возможность оголить все остальное значительно сильнее, чем обычно позволено. Ведь это же маскарад, никто никого не знает. Лес рогов возвышается над его участниками по окончании веселья.
На мне был наряд Прекрасной Цветочницы — самый уместный для предстоящей операции. Шляпка, изящная корзинка с букетиками цветов, перевязанными атласными ленточками, низкий вырез на груди, пышно взбитые шелковые юбки, позволяющие видеть башмачки… Костюм был бесстыдно расчетлив, как жалобы ростовщика на плохую жизнь, но очень красив. А в кармашке, нашитом на нижнюю юбку, притаились маленькие, остро заточенные ножницы.
С первых минут появления на балу стало понятно, что иногда продавать цветы, пожалуй, куда выгоднее, чем государственные секреты. Очарованные кавалеры не скупились на золотые, тяжелившие корзинку вместо покидавших ее невесомых букетиков.
Шаг за шагом я добралась и до Бекингэма, отдыхающего в нише после одной из фигур балета.
— Купите букетик, сударь! — пролепетала я, низко приседая, как это делают девицы, торгующие на городских мостовых.
Герцог метнул орлиный взор в глубины моего декольте, и губы под золотистыми пшеничными усами расплылись в улыбке.
— Конечно куплю, прелестное дитя! — игриво заявил он, доставая приглянувшийся букет из корзинки. — О, мисс цветочница, дела у Вас, я вижу, идут неплохо?
— О да, милорд, — невозмутимо подтвердила я, тряхнув корзинкой так, чтобы монеты звякнули. — Благородные кавалеры в этих залах так щедры к бедной девушке.
Чужую щедрость Бекингэм выносил с трудом, поэтому он величественным жестом оторвал от манжета крупную жемчужину.
Алмазные подвески на его плече, нашитые на голубые ленточки, от резкого движения дрогнули и закачались.
— Вот плата за цветы, прелестное дитя, — весьма бесцеремонно он спустил жемчужину в мой вырез, коснувшись пальцами груди. — Боже, я положительно теряю голову от таких соблазнительных прелестей! Какая великолепная грудь! Какая бархатная кожа!..
— Увы, ей недолго оставаться привлекательной! — плаксиво заявила я, скривив губки. — Милорд совсем меня забыл, и скоро она усохнет от тоски.
— Боже мой, миледи, это Вы? Глазам своим не верю! — вскричал Бекингэм, словно он, и правда, не узнал меня сначала, подлец. — Но Вы были так холодны при нашей последней встрече, что я никак не ожидал увидеть Вас здесь столь дерзкой и пленительной.
— Я достаточно наказана за свою холодность. Мне так скучно и одиноко без Вашего внимания… Я давно искала возможность увидеть Вас, но Вы загадочно исчезли, все были заинтригованы, ходили слухи, что Вы стали отшельником, истязаете свою плоть бичом и готовитесь уйти в монастырь…
Герцог с довольным видом выслушивал весь этот бред и подергивал левым плечом. Подвески лукаво подмигивали мне разноцветными огоньками.
— Я был очень занят! — заявил он с высокомерием, достойным монарха, одновременно предлагая мне руку и выводя из ниши. — Вы знаете Ту, на чей алтарь я положил свое сердце! И знаете, какой алтарь я воздвиг в ее честь в своем доме?!
Ну об этом только слепой и глухой не знал. Бекингэм с удовольствием показывал всем желающим смежную со спальней комнату-часовню, оббитую персидским шелком с золотым шитьем, с пышным алтарем, где вместо иконы висел большой портрет Анны Австрийской.
Ходили сплетни, что он (после совместного отдыха в спальне) чуть ли не заставлял своих подружек вместе с ним возносить мольбы у этого алтаря и лобызать туфельки на портрете Его Королевы.
— Да, я знаю… — со слезой в голосе простонала я. — Вы рыцарь и поэт!
Бекингэм величественным движением головы подтвердил, что он действительно рыцарь и поэт, и продолжил:
— Так вот, однажды бессонной ночью мне было видение моей повелительницы, владычицы моего сердца, моей путеводной звезды. Проснувшись утром, я дал обет установить алтарь, подобный тому, что находится в моем дворце, на флагмане моей эскадры, чтобы и на суше, и на море молиться Той, которую боготворю!
