микроскоп, однажды мне даже пришлось его ремонтировать. У меня даже запчасти к нему остались. Он два месяца у меня был. Главное линзы и зеркала. Если вы мне отдадите подзорные трубы, я попробую.
— Трубу ты хочешь использовать как тубус?
— Линзы тоже могут пригодиться. Только будет он немного неказистым. Я еще тогда подумал, что мне он тоже не помешал бы и даже сделал кое-что. Вот смотрите моя схема.
Лаврентий достал из ящика верстака лист бумаги с нарисованной схемой микроскопа. Такие микроскопы 18-го века я видел в музеях. Если у меня он будет, я буду очень рад. Но я нарисовал немного другую схему, скажем так середина 19-го века.
Лаврентий взял мою схему, разложил её на своем верстаке и принялся изучать и сравнивать свою и мою.
— Когда он вам нужен, ваша светлость?
— Если честно, то вчера.
— Я постараюсь, только скажите начальству, что это ваше задание.
Мне не понравилась интонация произношения слова начальство. Лаврентий вновь углубился в изучение моей схемы, а я еще раз внимательно осмотрел его мастерскую и его самого. Товарищ Нострадамус внезапно не просто проснулся в моей голове, он начал беситься в ней.
— Лаврентий, ты можешь объяснить, почему ты боишься всех и вся, и считаешь весь белый своими врагами? Разве здесь тебя кто-нибудь обижал или предавал?
Лаврентий наклонил голову и тяжело задышал, сжал кулаки так, что они побелели. Я почувствовал, что, если бы не его физическая немощь, он вцепился бы мне в горло и просто загрыз бы меня. Внезапно Лаврентий начал глубоко и часто дышать, раскачиваясь на своем стуле, глаза остекленели и он вытянулся как струна. Я бросился к нему, схватил его в объятья и что было сил сжал его. Лаврентий обмяк, дыхание стало обычным, в глазах промелькнула какая-то просьба, он что-то попытался сказать, но получилось мычание. Затем он глубоко выдохнул и заснул.
Я отодвинул его стул, взял его на руки и положил на топчан стоящий здесь в мастерской. На мне был плащ наподобие пантелеевского, пошитый специально для меня. Я снял плащ и укрыл им Лаврентия.
Прошло несколько минут, несчастный часовщик спал, но сон его был беспокойный. Он тихо вскрикивал и пытался как бы оттолкнуть кого-то от себя. Когда он в очередной раз попытался это сделать, я бережно взял его за руки и начал тихо, почти щепотом говорить:
— Лаврентий, однажды ты утаил свой грех, испугался исповедовать его. Сейчас мы поедем в храм, ты должен все, не таясь, рассказать отцу Филарету, исповедоваться по-настоящему. И верь мне, я тебя не предам и не обижу.
Прошло еще несколько минут, Лаврентий проснулся.
— Ваша светлость …
— Молчи, тебе не надо говорить. Сейчас мы поедем в Усинск, тебе надо к отцу Филарету.
В Усинск я возвращался вместе с братьями Подковами. Лаврентий комфортно расположился в телеге на большом мешке, специально набитом сеном и сразу же заснул. Иван попросил разрешения ехать с ним и я естественно не возражал.
Мягко покачиваясь в седлах, мы ехали рядом и Иван рассказывал о своем брате.
— Он, ваша светлость, родился очень слабеньким, а потом у него стали сохнуть ножки. Лавреня годикам к трем стал немного ходить, а вот то, что шибко умный, стало заметно как говорить начал. Матушка его шибко любила. Когда ему было четырнадцать, Лаврентия сильно избили, несколько раз у нас были заказы одного польского пана и к нам несколько раз заходила его дочь, ей было лет пятнадцать и она приходила не одна. Ей надо было сделать какую-то безделёху, уж не помню какую, вот она и заходила, чтобы показать. Пану сказали, что Лаврентий нагло на нее смотрит, он и получил.
Иван замолчал, отвернулся от меня и смахнул слезу. Справившись с собой, продолжил рассказ.
— Думали, не выживет. Если бы не моя жинка, она в нем души не чаяла, баловала его сильно, не выкарабкался бы. Но ходить он после этого совсем перестал. Жинка моя вскорости после этого умерла. Лаврентий чуть с ума не сошел, убивался сильно. Пан от греха подальше куда-то уехал, испугался моих шуринов, их трое было - в нашей округе никто им не перечил. Силища была у них дикая, то же кузнецами были. А в Тобольске мне однажды показалось, что я того пана видел. Лет прошло много, я и засомневался. Да видать зря сомневался, — Иван горестно махнул рукой. После долгой паузы он закончил. — Мне одно непонятно, почему они нам инструмент оставили?
— Это, Иван, гора с горой не сходится, а люди запросто. Поверь мне мы и с паном тем еще повидаемся и со злодеями теми тоже. Вот тогда всё вопросы и зададим. Будь уверен, так и будет, — товарищ Нострадамус мне открытым текстом об этом сказал, но я же не мог Ивану свои источники информации разглашать.
— Да пан тот уже стар, может статься спрашивать уже и не с кого будет.
— Будет - будет, не переживай, мы хорошо поищем и найдем.
Отец Филарет происшедшему не удивился, мне даже показалось, что он нас ждал и очень обрадовался, увидев Лаврентия. Иван остался в Усинске, я же поспешил к своей дражайшей супруге.
Ночью нам обоим не спалось, я все вспоминал и вспоминал происшедшее и пытался понять, что же подвигло меня задать такой вопрос Лаврентию. Машеньке в конце концов надоели мои терзания и она, ласково поцеловав меня, прошептала мне на ушко:
— Мой дорогой, прекрати пытаться заглянуть за горизонт. Давай лучше, на сон грядущий, займемся приятным семейным делом.
Пришлось признать её правоту и подчиниться.
Исповедовав братьев и причастив их, отец Филарет категорически заявил, что они должны еще как минимум на сутки задержаться в Усинске, возражать ему я не стал.
Выйдя из храма я увидел как на взмыленной лошади на площадь вылетел один из гвардейцев ермиловского десятка. Вышедший следом Леонтий вынес категорический вердикт:
— Лонгин, ваша светлость.
И действительно, вчера уже в сумерках караван Лонгина вышел к Семиозеркам. Ранним утром в Усинск помчался гонец, а Лонгин не спешно двинулся следом. Я же решил поспешить и вместе с Леонтием помчался навстречу. Лонгин двигался совершенно неспешно, и мы с ним встретились в Железногорске. Причину его неторопливости я увидел сразу, два достаточно взрослых фикуса и четыре маленьких. Помимо этого, несколько десятков тюков с тканями, кожами, войлоками для юрт и хлопком.
