— свежачок, краска типографская пальцы пачкает.
В газетах полный раздрай. Фотки с вокзала, фотки бравых пожарных на фоне развалин паровоза. Перрон, трупы вповалку. Заголовки один другого хлеще.
Прихватил газеты с собой — потом почитаю. Что там за собственный корреспондент ведёт расследование? Посмотрим, дай только с задержанными разобраться.
***
Прошагали мы мимо дома старейшин — там уже двери пристав запечатывал — свернули в Кривоконный переулок. Там ещё немного, и полицейский участок.
Топаем — впереди подпрапорщик вышагивает, за ним рядовые Банник и Шнитке гоблина конвоируют. За ними я девушку веду под руку. Вид у меня суровый, так что всем понятно — не на прогулку вышел. Тащу подозреваемых в места печальные, в казённый дом.
Девушка идёт гордо, как принцесса на эшафот. Проходим мимо чайной, там парни поддатые толкутся. Нас увидели, засвистели. Кто-то снежок слепил и в гоблина бросил. Промазал. Второй моей девушке в лицо целил, и попал бы, но я ладонью отбил. Сам руку на револьвер положил, на хама зыркнул, тот за дружков спрятался.
Девушка мне говорит тихо, а сама перед собой смотрит:
— Не там ищете, господин полицейский. Мой народ не виновен в убийстве.
— Разберёмся, — отвечаю.
— Как же! Что вы можете? Только губить невинных!
Чувствую, меня зло разбирает. Я её спас, понимаешь, а она такое...
— Дыма без огня не бывает, — говорю. — Не виноваты — отпустим. Вон, отец ваш понимает...
— Мой отец сотрудничает с полицией! — зашипела она как кошка. — И вы не лучше, господин Дмитрий. Весь ваш волчий билет, шинель без погон, все слова — сплошная ложь!
— Работа такая.
— Собачья ваша работа.
— Всё лучше, чем в борделе невинную лилию изображать, — говорю. А сам подумал — ведь правда, родись Димка Найдёнов девушкой, сейчас там бы и работал. На диванчике в цветном халате. Богатеньких дядей ублажал.
— Я хочу лечить больных! — возмущается гоблинка. — Ночами в госпитале дежурю, днём по вызовам бегаю, бесплатно! И теперь меня ведут в участок, как преступницу. И кто?!..
Она аж поперхнулась словами. Замолчала, пыхтит от злости.
— И кто? — спрашиваю.
— Сами знаете, кто. Я думала, вы... а вы!..
Вот и пойми, что в виду имела.
Так до участка и дошагали. Достал я ключи от комнатушки своей, дал Кошкину.
— Ведите, — говорю, — подпрапорщик, задержанного. В комнате закрыть, ключи — вернуть!
Девчонку я решил на квартире устроить. Деньжат у меня мало, но на пару дней снять комнатушку хватит. А там что-нибудь придумаем. Нельзя ей сейчас по улицам таскаться — убьют.
Вхожу на крыльцо, а там знакомый полицейский стоит — мы с ним в доме Филинова встречались, — и старичок из буфетной. Видать, воздухом дышат. Меня увидели, давай ухмыляться. Старичок мне:
— Господин стажёр, вас там дожидаются.
— Кто?
— Дама-с. Уж в таком нетерпении, аж извелась вся...
Захожу, а там незнакомая красотка туда-сюда прохаживается, видно, что ждёт. Высокая, талия тоненькая, бархатная шубка мехом лисы оторочена, и шляпка крохотная с вуалькой. Прямо куколка.
Обернулась, я аж рот раскрыл. Да это же моя Буська! То есть Альвиния. Ничего себе. Я её вообще без одежды видал, но сейчас... ух! Ещё лучше стало.
Альвиния меня увидела, ко мне подошла, я ей:
— Здравствуй...
Она мне договорить не дала. Размахнулась хорошенько, и пощёчину мне — хлоп!
— Где мои деньги?! — рычит Альвиния.
Да что ж такое, все девчонки меня прибить хотят.
Я за лицо держусь, ничего понять не могу. Что я сделал-то?
— За что?
— Как — за что? — возмущается красотка на весь участок. — Деньги обещали, господин хороший, и до сих пор нет! Мне ждать недосуг!
А сама, смотрю, подмигивает потихоньку. И руку мне жмёт. Ёлки-палки, это она для виду кричит, притворяется.
— Пройдёмте, — говорю, — мадемуазель, в мой кабинет. Там и рассчитаемся.
У моей комнатушки рядовые стоят, и подпрапорщик с ними. Караулят. Кошкин мне ключи протянул, доложился:
— Гоблин под замком, господин стажёр!
Открыл я комнатушку, смотрю, папаша-гоблин у стеночки пристроился, ждёт.
А у меня две девушки за спиной, и обе в растрёпанных чувствах. Вот же ёлки зелёные! Нельзя всех в один кабинет к задержанному пихать! Непорядок, начальство не поймёт. Хоть разорвись...
Взял я девчонок под руки, отвёл в буфетную.
— Мадемуазели, — говорю, — тысяча извинений, мильпардон! Деньги непременно отдам. Закончу срочное дело — и я весь ваш.
Усадил их возле самовара и метнулся кабанчиком себе в кабинет.
Вошёл, дверь прикрыл поплотнее, подвинул стол канцелярский, уселся. Хорошо — гоб стоит, я сижу, позиции обозначил. Хоть это и папаня моей знакомой, и вообще, но слабость показывать нельзя.
Взял я в руки блокнот — такой же, как у Бургачёва — карандашик послюнявил и начал допрос.
— Времени у нас мало, — говорю. — Давайте без предисловий. Я спрашиваю, вы отвечаете. Вопрос первый — откуда динамит? Учтите, я всё знаю.
Ну, думаю, если папаша в теме, заволнуется. Я, конечно, школу полицейскую не заканчивал, как настоящий Димка Найдёнов. Как допросы вести, только в сериалах видел. А сериалам верить... ну такое. Ничего, справлюсь.
Но папаша-гоблин на мой вопрос даже глазом не моргнул. Вздохнул тяжело, сказал:
— Это, ваше благородие, не у меня надо спрашивать. Я бизнесом не занимаюсь.
— А у кого мне про динамит спрашивать? — спрашиваю, ласково так.
Помолчал он. Говорит:
— Лучше скажите, куда меня отправите после допроса.
— У нас не допрос. Просто разговор по душам. Когда допрос будет, я своего подпрапорщика сюда позову. Помните его? Очень он гобов не любит. Но ради вашей дочери я его звать пока не буду. Да и начальник мой вас ценит...
Вот тут он вздрогнул. Незаметно, но я увидел. Ага! Задело.
— Это вы о господине Бургачёве? Не знал, что он нас, гобов, ценить начал.
— Викентий Васильевич вас на дело взял. Значит, ценит.
— Ах, вы о капитане... Молодой человек, ценить и использовать — разные вещи. Когда вещь становится не нужна, ей приходит конец.
— Что гобам сделал граф Бобруйский? — и в глаза ему смотрю. — За что его убили?
— Не там вы ищете, Дмитрий Александрович. Лично мне его сиятельство зла не делал. А за всех гобов я говорить не могу.
Ой, что-то темнит папаша. Скользкий,
