Мы помолчали. Я видел, что Макс собирается с духом, чтобы сказать какую-то гадость.
— Ну? — спросил я. — Еще какая-то засада?
— Да, — кивнул Макс. — Пришло официальное письмо. Правительство настаивает на вашей высылке из страны в недельный срок.
Что ж, так я и знал.
— А чего так много времени дали? — спросил я. — Мне собраться — только рот закрыть.
— Мы не хотим, чтобы вы уезжали. Далила подаст прошение о воссоединении семьи, мы добьемся...
— Не надо, Макс, — оборвал я его. — Мы не хотим.
— Почему? У тебя ведь была возможность сравнить, где живется лучше! Вы умрете, сопьетесь, вас никто на работу не примет.
— Но мы никому не будем мешать. Далила не любит нас, мы для нее — чужие люди. Мы не хотим сидеть на вашей шее, даже если вам это будет приятно. К тому же ничего у вас не получится.
— А если получится?
— Вы взрослые, вам и решать.
Я был уверен, что у Макса ничего не выйдет, но пусть его... В конце концов, его дело. И Далилы.
Последние дни мы проводили в основном на пляже — лепили песочные замки, купались, пугали своим внешним видом отдыхающих. Была еще одна причина, по которой мы пропадали из дома, — чтобы девчонки меньше общались с Юсей. Я не хотел, чтобы они видели его смерть. Меня самого приводило в бешенство быстрое угасание его разума и что я ничего не могу с этим поделать, но я-то помнил его прежнее состояние.
Его будущее состояние.
Сначала Юсю стали интересовать игрушки-трансформеры — и Макс накупил ему целую гору. Весь день Юся с моей помощью упражнялся в трансформации роботов. А на следующий день он начал игрушки ломать. Как, в общем, и все дети. Поэтому-то я и стал уводить его из дома на пляж. Совок, ведерко, мокрый песок — эта игра даже мне была интересна. Мы строили Понпеи и Нан-Мадол, закапывали, а потом откапывали игрушечного робота, имитируя похороны и спасение Барбары. Разыгрывали крушение яхты.
За те пять дней, что Макс бегал по инстанциям и юридическим конторам, Юся успел пройти путь до пятилетнего малыша. Он уже не выговаривал буквы, его невозможно было заставить почистить зубы или поесть. Порой очень хотелось навешать ему подзатыльников и сказать: «Соберись!» Но с тем же успехом я мог наказывать телевизор за то, что он показывает всякую фигню.
Макс вернулся расстроенный. Процедуру усыновления можно начать только в стране, гражданами которой мы являлись, то есть мне с Юсей в любом случае нужно было выметаться из Израиля.
— Я поеду с вами, — сказал Макс.
— Не надо, — ответил я. — Вы знаете наш адрес, я — ваш. Если станет совсем невмоготу, я дам сигнал «мэйдэй», честное слово.
— Мидей! — повторил Юся.
— Какой сигнал? — не понял Макс.
— Сигнал бедствия.
— Сос, что ли?
— Точно.
— Мидей! — Юся придерживался морской терминологии, даже впав в детство.
Макс немного помолчал, а потом сказал:
— Не злись на Далилу. Она хорошая мать, только не поняла еще, что вы тоже ее дети. Ей надо привыкнуть. Она поймет.
— А из-за чего вы поссорились?
— Из-за посуды.
— Из-за чего? — Я даже рот открыл.
— Из-за посуды, — повторил Макс. — У меня холостяцкая привычка: первое и второе есть из одной тарелки. Не в ресторане же. А Лилька наоборот — у нее для каждой порции отдельная тарелка, у нас этих наборов штук сто, наверное.
— Это она в бабушку, — сказал я. — То есть в свою маму.
— Мама! — повторил Юся.
— Поэтому после каждого обеда — гора тарелок, чашек, блюд. У нас, конечно, посудомоечная машина, но объедки убирать и складывать в машину грязную посуду уже мне приходится. Когда Лильки нет, мы с девчонками по моей методе питаемся, но если Лилька узнает — скандал. А я скандалю, потому что посуды гора... — Макс задумался и сказал: — Спасибо вам. И впрямь — впустую ведь ссоримся.
— Не за что, я беру по умеренной таксе, — сказал я.
— Ни за што! — подтвердил Юся.
Мы с Максом засмеялись. Юся, скорей всего, не понимал, над чем мы смеемся, но тоже радостно захохотал.
— Когда нам лететь? — спросил я.
— Билеты на двадцать третье число, на завтра. Ни о чем не беспокойся — я сам все сделаю.
— Спасибо, — сказал я. — А то с Юсей сейчас даже в туалет трудно сходить.
— Тулет? — спросил Юся. — Падем в тулет?
— Нет, не сейчас, — успокоил я его.
Наши злоключения, кажется, подходили к концу.
15
Как Боря ни умолял, а Глеб все равно настоял на самолете. Все быстрее, чем на поезде.
На счастье капитанов, родители встретили Виксу прямо в аэропорту. Викса облапила отца за пояс, а потом вцепилась мертвой хваткой в мать, да так и стояла, пока Боря и Глеб расписывали родителям достоинства их любимого чада.
— Она не болела? — спросила мать. — Там ведь тропические болезни всякие, насекомые, змеи.
— Да окунитесь... — Глеб кашлянул, и Боря осекся. — Никак нет, здоровее всех нас была.
— А Егор? — спросил отец.
— Близнецы тоже в порядке. Их же мать к себе в Израиль забрала!
В слове «Израиль» Боря сделал ударение на последний слог.
— Мы так боялись, что вы не прилетите, — сказала мать. — Как сказали про землетрясение, я так и решила: все, опять рейс отложат.
— О, я вам сейчас случай в аэропорту расскажу, как раз во время тряски! — обрадовался Грузин, но Глеб стиснул его локоть. — Ой! Ты чего щиплешься?
— Не отвлекай людей, они сто лет дочку не видели, — процедил Татарин. — Закругляемся уже.
— А, ну да, — согласился Боря. — Счастья, здоровья. Викуся, пиши. Ну, мы пошли?
Викса оторвалась от мамы, улыбнулась сквозь слезы и сказала:
— Не забудьте окунуться...
— Да ты что! Первым же делом! Вот сейчас как...
Глеб утащил коллегу куда-то в недра аэропорта, а мама спросила:
— Куда вы все время окунаетесь?
— Это идиоматический оборот, мама. Означает — я тебя люблю.
Держась за руки, они втроем вышли из аэропорта.
— Не дал попрощаться как следует, — ворчал Боря.
— У нас регистрацию на рейс вот-вот объявят, старый ты хрен! — заругался Глеб.
— Ты за три месяца не мог попрощаться?
— Окунись в алебастр! — взмолился Боря. — У меня уже геморрой вылез, я помру в дороге!
— В поезде точно помрешь — больше недели ехать.
— Больше недели? — задумался Боря. — Целая бесконечность.
— Вот и я о том же. Гони монету!
Борю госпитализировали прямо в аэропорту Владивостока: за час до приземления у него открылось кровотечение. Когда его выносили из самолета, он слабым голосом спросил у Глеба:
— Ты меня навестишь?
— Я тебя три месяца подряд без перерыва наблюдаю! Обойдешься.
Но не прошло и двух дней, как Татарин прискакал в больницу ни свет ни заря.
— Боря! — орал он с улицы. — Боря! Они прислали!
Грузин спал. Его соседу по палате, который как раз лежал возле раскрытого окна, вскоре надоели эти вопли, и он растолкал Борю:
