Иудеи, пытавшиеся связать высокого, отхлынули. Стража зашевелилась, беря копья наизготовку. Внезапно высокий заговорил, обращаясь к толпе. Я не знал арамейского, но понял, что он в чем-то укоряет пришедших. Затем увидел, как его спутники исчезают в темноте. Высокий подошел ближе. У него было красивое, мужественное лицо, длинные волосы и борода. Стражники расступились, несколько человек уже беспрепятственно связали высокому руки за спиной. Арестованного окружили воины и повели к Иерусалиму.
Я сделал несколько шагов вслед возвращавшейся толпе, но потом остановился. Мне нельзя было в Иерусалим! В этот момент мимо быстрым шагом прошел юноша. Всю одежду его составляло покрывало, в которое он был завернут. Я с удивлением узнал того самого иудея, который накормил меня на дороге. Юноша догнал толпу, но внезапно один из пришедших обернулся и закричал, показывая на моего знакомого. Иудеи бросились к юноше и схватили его за одежду. Знакомый ловко вывернулся, оставив покрывало в руках нападавших, и совершенно нагой исчез в темноте.
"Задержали разбойника!" – подумал я. И тут же решил, что все выглядело очень странно. У задержанного не было оружия. Руки ему вязали не стражники, а люди из толпы. Высокий вполне мог убежать, но даже не сделал попытки. Никто не думал преследовать его спутников, хотя бы человека, отсекшего ухо одному из нападавших. В тоже время юношу в покрывале, который появился неизвестно откуда и всего лишь следовал за толпой, пытались схватить. Мысленно я согласился с Пилатом: иудеи странный народ!
Мне предстояло где-то провести ночь, и я не стал долго раздумывать. Ночь стояла теплая, а мне было не привыкать спать на голой земле. В другое время я побоялся бы разбойников, но теперь, после того как в этом саду побывала храмовая стража, можно было не сомневаться: разбойники вернутся не скоро. Я напился из ручья, завернулся в плащ и прилег под деревом. Удивительно, но сон сразу смежил мне веки. Я спал крепко и проснулся только поздним утром…
Как только я объявился в претории, меня препроводили к отцу.
– Ты где пропадал? – спросил он строго.
Я молчал, не представляя, как ответить.
– Где ты был всю ночь? – повторил отец раздраженно.
– У женщины, – робко сказал я, понимая, что молчать дальше нельзя.
– У женщины? – удивился отец. – Когда успел найти?
– Она сама меня нашла…
– Понимаю… – улыбнулся отец. – Увидела молодого, красивого центуриона, прислала рабыню с письмом…
– Письма не было…
– Так проще, – согласился отец. – Кто она? Иудейка?
– Римлянка…
– В Иерусалиме не много римлян, – задумчиво произнес отец. – Я, возможно, ее знаю. Нет, не говори! – предупреждающе поднял он руку. – Иногда лучше не знать. На рассвете у меня был трибун Грат. Кто-то оклеветал тебя, сказав Грату: ты тайно посещаешь его жену. Трибун был в ярости…
Я, наверное, изменился в лице, потому что отец усмехнулся, поняв это по-своему.
– Я сказал трибуну, что он ошибается. Грат продолжал настаивать, тогда я спросил его, застал ли он тебя с женой? Он ответил, что нет. Я спросил, видел ли кто-либо, как ты входил к ней дом или выходил из него? Он снова сказал "нет". Послали за тобой. Тебя в казарме не оказалось, а центурион поведал, что ты каждую ночь проводишь вне претории. Я сказал Грату, что раз жена его дома одна, а тебя нет в казарме, ты просто не мог у нее быть. Он успокоился, даже повеселел. Я дал ему совет не верить клеветникам…
Я радостно вздохнул.
– Странные люди эти ревнивцы, – продолжил отец. – Безумие лишает их разума. Зачем ходить к достойным людям, обвинять их в несуществующих преступлениях, когда легко можно узнать правду?
– Как?
– Сам говорил, что к тебе подослали рабыню. Достаточно подвергнуть пытке рабыню Валерии…
– Ты сказал ему это?!
Отец удивленно посмотрел на меня.
– Я знаю Диану… – пробормотал я. – Она хорошенькая.
– Не думаю, что Грат станет портить свое имущество, – пожал плечами отец. – Рабыне достаточно показать плеть. Только если станет упорствовать… Жаль Диану, но она всего лишь рабыня… Хуже другое: из-за тебя мы пробудем в Иерусалиме лишние три дня. Мы могли отправиться в Кесарию на рассвете, вместе с Гратом. Пилат дал ему центурию в охрану. Теперь придется ждать, пока прокуратор завершит дела.
– Грат уехал один? – спросил я, замирая сердцем.
– Забрал жену и Акима. Отведет его в Кесарию.
– А Козма?
– Он мой пленник и будет постоянно со мной! – сердито сказал отец. – Мы с тобой должны беречь его, как себя. Консул не поверит мне, если я скажу, что фальшивые денарии не связаны с заговором. Козма подтвердит.
– Вдруг не станет?
– В Риме знают, как заставить говорить… Но не думаю, что дойдет до пытки. Козма – смелый человек, что сказал Пилату, повторит и Сеяну.
– Его накажут?
– Решать консулу, но, скорее всего, повесят. Он не римский гражданин, чтоб казнить мечом.
– Тебе не жаль его?
– С какой стати я должен жалеть врага Рима? – удивился отец.
– Он смел и достоин уважения.
– Смелый враг опаснее трусливого! Юлий Цезарь уважал Верцингеторикса, умного и храброго вождя галлов, но казнил его. Верцингеторикс залил Галлию реками римской крови. Врагов щадить нельзя!
– Козма не проливал крови.
– Он хочет потрясти основы нашей веры, вселить в сердца римлян непочтение к власти. Чего стоит армия, солдаты которой не боятся начальников? Если жители провинции перестанут бояться прокуратора, как управлять ею? Рим не выживет без своих провинций! Достаточно Египту перестать возить нам зерно, как мы умрем с голоду. Провинции перестанут собирать подать – нечем станет платить легионам. Мы веками завоевывали эти земли, тысячи солдат сложили головы за лучшую жизнь своих сограждан, что ж нам теперь: вернуться в Рим, тесниться в пределах Палатина и Капитолия, как во времена Нумы Помпилия? Миром правит тот, кто держит его в страхе! Величие Рима – в покорности народов. Козма хочет разрушить наш мир, он опаснее Верцингеторикса. Пилат только сейчас увидел опасность этой религии, хотя он обязан знать все, что творится в Иудее, – лицо отца стало жестким. – Ему нельзя управлять провинцией! Если иудеи в припадке фанатизма готовы идти на смерть, их можно перебить. Но если они заразят своей верой остальные народы… Не говори Пилату об этом! – отец сурово глянул на меня. – Я доложу Сеяну, пусть он решает.
– Консул будет недоволен нами. Заговора не открыли.
– Ты ошибаешься! – усмехнулся отец. – Что значит сотня-другая монет с неправильным профилем в сравнении с опасностью, которую несут такие люди, как Козма? Сеян поймет. У Рима есть время остановить эту заразу.
