Капитан Всеволод Соколов. Рим. 1937 год.
Рим… Мы выходим на вокзале. «Выходим»,-сильно сказано. После Берлина обмывали ордена. Сначала по-немецки: каждый кавалер встаёт, произносит краткий спич, потом мы все пьём, по выбору награждённого… Когда обмывали орден соратника Сахарова, некоторые немцы (да и наши) уже начинают падать. Илья Константинович заплетающимся языком произносит: «Дай Бог, чтоб не последний!» и сам тяжело садиться мимо стула. За полковником мой черёд. Что я говорю — сам не понимаю. Бокал с «Kirschenwasser» (я люблю вишнёвую настойку) выписывает в моей руке замысловатые фигуры. После тоста я слышу явственное «Mein Gott», с трудом понимаю, что произнёс это сам, и наступает темнота…
Следующий день приносит головную боль, тремер рук, морскую болезнь. Но после благословенного стакана портера и стопки водки с капустой и сосисками жизнь опять входит в норму… Через час все опять собираются и мы начинаем обмывать ордена по-нашему: в вагоне-ресторане взята хрустальная крюшонница. В неё бросают ордена, заливают продуктом господина Шустова (честь ему и хвала во веки веков!) и пускают по кругу. В чашу кладут только по три ордена зараз, поэтому после тридцать шестого ордена…
…Я обнаруживаю у себя на коленях Макса, который, в свою очередь, держит у себя на коленях (и всё это на мне!) двух очень легко одетых (у одной наколка и один чулок, у второй — браслет на левой руке) девиц. Я собираюсь указать обер-лейтенанту на недопустимость подобного поведения, но почему-то начинаю идиотски хихикать. Дальше — купе, тонкие пальцы, что-то требующие от меня, чьё-то горячее дыхание на моей шее… А потом: «Господа, наш состав прибывает в столицу Итальянского Королевства, город Рим!»
И вот мы на перроне. Оркестр королевского гвардейского полка берсальеров рубит «Встречный Марш». Мы строимся в шеренгу (почти ровную!) и стоим по стойке «Смирно!», пока к нам широкими шагами идёт Дуче. Я всматриваюсь в его лицо: на фотографиях он выглядит другим. У Муссолини лицо усталого человека, грузчика после смены, крестьянина после страды… Под глазами — тяжёлые набрякшие мешки. Дуче останавливается передо мной. Он что-то спрашивает — переводчик репетует: «Как Вы оцениваете участие итальянских войск в кампании, капитан?
— Ваши солдаты бьются как львы, Дуче.
— Но по моим сведениям, среди награждённых тремя лидерами всего четверо итальянцев.
— Итальянцы не менее храбры или умелы, нежели мы. Просто мы — быстрее. Мы успевали первыми.
Я вспоминаю тех итальянцев из «Литторио», которых встретил у Сарагосы. Более напуганных солдат я не видел…
— Я тоже так считаю, капитан, и мне приятно, что герой из далёкой братской России держится того же мнения.
Я козыряю в ответ, но Муссолини уже идёт вдоль шеренги дальше. Я задумываюсь о странном свойстве собственной физиономии: со мной обожают беседовать случайные люди. Чаще всего — пьяные…
В открытых автомобилях нас везут по Великому Городу. Urbi et orbi… Городу и миру… В Риме, как и Берлине стоят шпалерами чернорубашечники и карабинеры. Людское море по сторонам. Флаги, флаги, флаги… И цветы, целое море цветов. Наш автомобиль усыпан цветами. Неожиданно на ум приходит дикое сравнение: вот так же, весь усыпанный цветами, плыл над людским морем гроб с телом Корнилова…
В королевском палаццо — большой приём. От изобилия золота, разноцветных шелков и пёстрого мрамора начинает болеть голова. Короткую речь произносит король. Длинную — Муссолини. К огромному сожалению, в Риме нет синхронного перевода, как в Берлине, поэтому короткая речь становиться длинной, а длинная — бесконечной. Дуче выкрикивает фразу, потом переводчики толмачат, сначала на немецкий, а затем на русский языки. И всё повторяется, точно бежит по кругу арены цирковая лошадь. Я скашиваю глаза: слева от меня сидит штабс-капитан Супрун. На его лице застыла безнадёжность. Направо — посмотреть на Сахарова. Полковник в полном отчаянии. Я стискиваю кулаки: Господь Вседержитель! Когда же кончится эта говорильня, этот бессмысленный перебор лозунгов…
О счастье! Наконец! Вызвали первого немца. Ему вручён крест, безобразный, как сам приём. Затем второго. Третьего. И далее по списку.
Услышав своё имя я выхожу вперёд. Король пожимает мне руку. У него мягкая, вялая рука, которая напоминает пухлую ручку моей престарелой тётушки. Вождь же жмёт мне по настоящему. У него крепкая рука и он стискивает мне ладонь стремясь продемонстрировать свою силу. Можно конечно побороться, тем более, что шансов у дуче немного. Я в пальцах алтын гну. Но обидеть итальянского диктатора страшно. Поэтому я только напрягаю ладонь и не даю ему свести пальцы. Муссолини хлопает меня по плечу. Он говорит (через переводчика), что рад увидеть не только отважного, но и сильного русского офицера. Такими он нас себе и представляет.
После награждения — банкет. С учётом двух дней непрерывных возлияний мы держимся неплохо, хотя и стараемся не налегать на спиртное. На столе множество итальянских лёгких вин, которым сегодня предстоит заменить коньяк и водку. Кормят вкусно, но мало. Закусочки, паштетики, жульены, тартинки… Рядом со мной возникает офицер из свиты Муссолини:
— Дуче хочет вас видеть…
Мы пробиваемся через людской водоворот, Вождь разговаривает с кем-то, но увидев меня обращается ко мне:
— Как вам нравится приём, господин Соколов?
— Я восхищён, Дуче.
— Как вы находите итальянскую кухню?
— О, я восхищён, Дуче.
— А какое блюдо итальянской кухни вам нравится более других?
Я молчу. Чёрт их знает, этих итальянцев и их кухню! Из всей и кухни мне вспоминаются только макароны (спагетти) и лепёшки с сыром и рыбой. Пицца! Воскресное блюдо итальянских рыбаков! Я читал об этом в детстве в популярном журнале «Вокруг Света». Я быстро озираюсь — нет, на столах вроде бы нет ничего не похожего на лепёшки…
— Мне очень нравиться пицца.
Муссолини очень удивлён. Он внимательно смотрит мне в лицо, потом широко, до ушей, улыбается. От этого он становиться похожим на лягушку.
— Пицца, капитано? Но, Мадонна миа, какая именно?
И он высыпает на меня целую пулемётную очередь из названий, ухо выхватывает что-то похожее на Неаполь…
— Неаполитанскую, Дуче.
Он изумлён. Нет, поражён. Нет, изумлён и сражён на месте! Он спрашивает меня: знают ли в России пиццу? Знают. Пробовал ли я её? О да, неоднократно (ложь во спасение). И как? Очень вкусно. Муссолини заверяет меня, что обязательно доставит мне это удовольствие…
Обер-лейтенант Макс Шрамм. Дальше. Москва. 1937 год.
После Римского награждения в самолёт нас штабелем укладывали, граппа штука забористая, хоть и противная до ужаса. Зато ребята они душевные, правда мы уже потом набрались, после церемонии. Дуче прогнуться решил перед союзниками и нам по такой разлапистой висюльке с Всеволодом Львовичем повесили: Здоровенные такие «Кресты за колониальные заслуги». Мы замучались на жаре два часа стоять, пока Муссолини речь толкал, челюстью двигал своей знаменитой. Видно было, что всё наспех делали, наверное донесли ему поздно. Поэтому они и в Испании всё время с начищенной мордой ходят. Берсальеров своих он вдоль дороги выстроил, флаги разные развесил, гирлянды, а вот нормально перевод речей обеспечить не мог… Потом, правда, обидно немного стало: Муссолини, гад, речь толкнул, руками помахал и смылся, не попрощавшись. Свита, чтобы неловкость загладить — нас быстрее на аэродром. Едем мы, кортеж сзади, вдруг видим — ресторанчик такой, симпатичный, народ то разбежался уже давно с улиц… Ну, Сева недолго думая: Хальт! Водитель как вкопанный… Майор из машины выходит, в магазин на глазах изумлённых макаронников заваливает, а через пару минут — назад. А в руках у него здоровенная бутыль, оплетённая прутьями и четыре бутылки с шампанским, ледяным… Помню, он потом ещё монахов строевому шагу обучал. И вроде научил, но это я уже не помню, отчётливо… Потом в нейтральном Белграде заправлялись, там сливянка была, это уже я какого то пацана отправил на поиски… В Бухаресте просто вином лечились, его там море разливанное, нас там ещё в здоровенный «Сикорский» пересадили, рейсовый, а там уже и Россия… Подлетаем, на посадку пошли, стюардесса из кабины высовывается вдруг и всем пассажирам: Брям, бряк! Вижу, Сева улыбается, но ничего не говорит. Заело меня это, и решил я русский язык выучить, всем назло. Наконец приземлились. Кончило нас трясти, машина остановилась, а нас не выпускают. Майор меня по руке похлопал, мол, не нервничай, сейчас выпустят. Пол часа где то ждали, потом девочка подошла и нас к выходу попросила, причём только нас с Севой. Ну, подошли мы к выходу, дверь открыли, и сразу музыка по ушам как врезала…В Киеве нас целая толпа народа встречала, оркестр гимны наяривает, наш и русский. Юные кутеповцы в парадной форме своей чёрно-коричневой шпалерами стоят, это что-то вроде нашего родного «Гитлерюгенда», вдоль здоровенной ковровой дорожки красного цвета через весь аэродром и орут во все молодые глотки:
