точки зрения, времена.
— Хватит трепаться, сдавай, — Александр ткнул пальцами в карты, которые я все это время неспешно тасовал. Я протянул колоду Михаилу, тот сдвинул.
— И что насчет нарезной артиллерии, казнозарядной? — Руки автоматически разбрасывали карты по столу, а я продолжил задавать вопросы.
— Ничего пока, — пожал плечами младший брат. — Пока не понятно даже как должен выглядеть сам снаряд. Думаем.
— Ну и ладно, — кивнул я. Лет сорок — если считать по исчислению оригинальной истории — до внедрения массовой казнозарядной артиллерии у нас есть. Здесь конечно меньше, но тоже запас изрядный. Будет время все хорошо обмозговать и получить приемлемый результат, а пока и простыми стальными пушками обойдемся.
— Пас, — император поднял карты и не раздумывая отказался от торгов за прикуп. — Ты лучше расскажи, что там у тебя в секретном комитете?
— И я пас, — согласился Михаил. — Что за секретный комитет?
— А я, пожалуй, попробую на раз, — карта на руках была не слишком игровой, но в распасы уходить не хотелось совершенно. С десятками и вольтами я бы взял штук семь на распасах. Лучше уж рискнуть. — Пока ничего. Я еще даже не определился с членами.
— Прошлый раз ты быстрее собрал людей, — ухмыльнулся император.
— Но получилось в итоге не очень, — я перевернул прикуп. Бубновые дама и девятка.
— Буба и буба приходят к нему, буба и буба ему не к чему, — прокомментировал это действие Михаил. И, что характерно, был не прав. У меня на руках уже был бубновый туз валет и семерка. Вместе с «длинным» червовым марьяжем, можно было вполне наковырять шесть взяток. При удачном раскладе, конечно.
— Да нет, вроде неплохо прикупилось, — не согласился я. — Шесть бубей попробую сыграть.
— Я вистану, — отреагировал старший брат.
— Играй, — не стал жадничать младший.
Спустя год с небольшим после фиаско собранного мной первого земельного комитета, результат деятельности которого был обдуман со всех сторон, я наконец посчитал себя морально готовым зайти на второй круг. При этом я себе отлично отдавал отчет, что и вторая попытка вполне может окончиться тем же образом.
Что же касается самого Александра свет Павловича, то брат с каждым годом постепенно самоустранялся от исполнения своих непосредственных монарших обязанностей по управлению страной. Пока в глобальном плане это было не слишком заметно, однако тенденция проглядывалась достаточно четко. Император стал все больше проводить время с женой, с которой пару лет назад вновь близко сошелся, отставив от двора очередную фаворитку и порой не отказывал себе в достаточно длительных как для правителя империи поездках как по России, так и за границу.
В столице тем временем все больше нитей управления государством перебирали на себя его самые ближайшие сподвижники — Аракчеев, Сперанский и Голицын. Если с первыми двумя отношения нормальные — со Сперанским так и вовсе дружеские, Михаил Михайлович отлично помнил, кто спас его от ссылки и помог остаться в Петербурге — то Голицын своей бесцеремонностью, резкостью и, откровенно говоря, невеликим умом бесил меня неимоверно.
Не только, надо сказать, меня. Тут я нашел в Аракчееве полнейшего единомышленника. Алексей Андреевич тоже не выносил Голицына и, как я понял, постепенно собирал на обер-прокурора Синода компромат, дабы в нужный момент его задействовать. Ради справедливости, нужно сказать, что Голицын и Аракчеев бодались в первую очередь не как люди с разными взглядами на развитие общества, а как конкуренты за благосклонность императора, ну а всякие там благородные цели тут были лишь на втором и третьем плане.
Здесь, пожалуй, нужно сделать небольшое отступление и даль более подробную характеристику самому Алексею Андреевичу Аракчееву. Это был очень интересный персонаж из тех, кого в будущем называли «преданным псом самодержавия». Идеальный исполнитель монаршей воли. Несмотря на то, что он был, как сказал бы Суворов «природный русак» из Новгородской губернии и немецкой крови не имел ни капли, Аракчеев отличался болезненной пунктуальностью, аккуратностью и точностью. Ходили слухи, что Алексей Андреевич имеет привычку отвечать на всю входящую корреспонденцию тем же днем. Так это или нет, сказать сложно, однако то, что этот человек обладал немыслимый работоспособностью — совершенно точно.
Что же касается его убеждений, то, не смотря на расхожие о нем представления в будущем как о радикальном консерваторе, это было совсем не так. Аракчеев отлично понимал нужность реформ, однако ставил волю монарха выше своего мнения. Воля же Александра заключалась в первую очередь в нежелании потрясений под конец его царствования. Возможно в иной ситуации Аракчеев с той же напористостью проводил бы либеральные изменения и остался бы в истории как великий реформатор. Кисмет, как говорят наши южные соседи.
Не удивительно, что Александр потихоньку начал сваливать текущие дела на своего верного помощника. При этом глобально ни о какой «аракчеевщине» в этом варианте истории и вовсе речь не шла — совсем другая была внутриполитическая ситуация. Не были созданы военные поселения, не закручивались гайки в общественной жизни, да и в целом страна, получив десять лет мира — войнушка с Турцией не в счет — да еще и подпитанная иностранными деньгами, переживала крайне благополучный период истории. Плюс имелись и альтернативные центры политической силы — такой точкой притяжения, причем не самой слабой, выступал, например, я сам, — так что Алексей Андреевич тут был лишь «одним из».
— Я вот думаю, может Земской Собор под это дело собрать, закрепить, так сказать, легитимность решения и заодно раскидать ответственность на всех, — как бы между прочим высказал я вслух мысль, выкладывая на стол козырного туза.
Реакция императора воспоследовала мгновенно, Александр тут же отложил карты в сторону и направил на меня длинный немигающий взгляд.
— И как тебе это поможет?
— Собрать представителей от разных сословий: от крестьян, мещан и дворян. Пригласить набольших купцов, представителей церкви… Ну и задать вопрос насчет справедливости крепостного права.
— Интересная мысль, — хмыкнул Михаил. Он тоже отложил карты, сделал глоток вина и принялся рассуждать, — крестьяне понятно будут за волю. Мещане — тоже. А вот чем ты церковников и дворян покупать будешь — не совсем ясно.
— Церковникам можно предложить вернуть патриарха, — я пожал плечами, — они за это на все согласятся.
— Тааак… — Протянул император, — а патриаршество то тут причем?
— Его все равно нужно будет восстанавливать, — понимая, что ступил на тонкий лед, пояснил я, — вот возьмем мы Царьград. Там есть патриарх, что мы делать с ним будем? Получится нехорошо: самым главным по рангу церковником в стране станет грек. Это совсем не дело.
— Так! — Отрезал Александр, видимо тезис о взятии Царьграда его окончательно доконал, — моего позволения на вот это все у тебя нет. Я запрещаю, станешь императором — делай что хочешь, а пока я тут главный, обойдемся без столь революционных реформ.
— А, по-моему, интересная идея, — хмыкнул Михаил, но быстро увял под взглядом императора. Проводить какие-то реальные реформы, связанные тем более с риском «расшатать лодку» у Александра политической воли уже совершенно точно не осталось. В чем-то он конечно был прав, ломать систему, которая и так работает — дело неблагодарное. Вот только я-то знал, что рано или поздно это делать все равно придется, и лучше рано чем поздно.
— Ваше императорское величество, — в дверь заглянула голова дежурного флигеля. Когда мы вот так по-семейному собирались, слуги старались нас не беспокоить, разве что происходило что-то действительно важное. — Телеграмма из Берлина. С пометкой «Срочно!».
Преимущества мгновенной связи достаточно быстро были осознаны не только у нас, но и в других столицах и теперь телеграф вступил в период своего бурного развития. Впрочем, с масштабами российской телеграфной сети, которая уже дотянулась до Черноморского побережья и Кавказа, еще никто мог сравниться даже приблизительно.
Александр жестко приказал офицеру подойти, взял в руки короткое сообщение, отпечатанное на длинной бумажной ленте, после чего нахмурившись прочитал. Кивком головы император отпустил военного, встал с кресла, подошел к бару, налил себе в стакан коньяку на два пальца и залпом опрокинул.
— Что там, — с тревогой спросил Михаил.
— Наполеон скончался, — по голосу брата было совсем непонятно, рад он этому или нет.
— Вот тебе и Земский Собор, — пробормотал я. Не то чтобы я был большим фанатом корсиканца — хоть и уважал того за несомненные военные и управленческие таланты, а так же за способность пробиться наверх с самого низа — однако, то что спокойным дням пришел конец, стало совершенно очевидно.
