Они вышли из библиотеки и по центральному кольцевому коридору в молчании проследовали в производственно-технический сектор. Белов хотел было задать Френкелю и Татьяне несколько вопросов, касающихся их тридцатилетней жизни под землей, но передумал. Он чувствовал, что это сейчас не так важно.
Через раздвижные двери вошли в темное помещение. Пахло металлом, пластиком и еще то ли каким-то лаком, то ли краской. Громко щелкнул рубильник, замигал и вспыхнул под высоким потолком белый яркий свет люминесцентных ламп.
– Здесь на лампах не экономим, – сказал Френкель. – Тут главное.
Больше всего помещение напоминало мастерскую фанатичного изобретателя-одиночки, каковым, собственно, и являлось. Всевозможные станки, стеллажи, рабочие столы, инструменты, разноцветные кабели и провода, какие-то приборы… Глаза разбегались. Но быстро сбегались к центру помещения и в изумлении останавливались. Там, на круглом возвышении-подиуме диаметром около четырех метров и высотой сантиметров двадцать пять-тридцать, покоилось, занимая почти весь подиум, некое устройство, весь вид которого явно указывал на его полную и какую-то даже залихватскую уникальность. Проще всего сей механизм можно было описать как сверкающую полированным металлом полусферу, из которой, словно редкие иглы гигантского морского ежа, торчали в разные стороны длинные металлические стержни. Конец каждого стержня венчал шар, из которого, опять же, торчали стержни поменьше. Каждый тоже с шариками на конце. При этом некоторые из стержней, как крупных, так и более мелких, были заключены в прозрачную, то ли стеклянную, то ли пластиковую оболочку, другие плотной спиралью обвивали разноцветные провода, а третьи были просто гладкие и блестящие, без затей. На самом теле полусферы виднелись какие-то выпуклости, прозрачные окошки и глазки-индикаторы, понять назначение которых не представлялось возможным. Впрочем, так же как назначение всего устройства.
– Советское – значит, отличное, – пробормотал Шадрин. – Что это, Изя?
– ППВК ФЛ-2, – с гордостью сказал Френкель. – Или Преобразователь пространственно-временного континуума конструкции Френкель-Лютой. Модель номер два. Действующая.
– И что он делает? – спросил Белов.
– Пока ничего, – ответил Изя. – Но я очень бы хотел надеяться, что он спасет нас всех. На этот раз окончательно и бесповоротно.
Миша Марочкин проснулся и обеспокоенно принял сидячее положение. Как всякий нормальный водила, бывавший во многих дорожных и не только переделках, он умел использовать для сна каждую свободную минутку. Кто знает, что будет дальше? Надо пользоваться, пока судьба предоставляет такую возможность.
Посмотрел на часы. До очередного сеанса связи оставалось больше часа.
«Странно. Что меня разбудило? – подумал он, оглядываясь вокруг и прислушиваясь. – Птицы, что ли?» Где-то неподалеку и впрямь шумели сороки – словно полная кухня домохозяек одновременно, быстро и неритмично натирала на мелких терках морковку. В этом беспокойном сорочьем базаре время от времени слышалось громкое воронье карканье и еще чьи-то вскрики. Явно птичьи, но городской человек Миша не смог их идентифицировать более точно. Мало ли птиц живет в лесу. Тем не менее сон с водителя и связиста слетел в мгновение ока. Крики носили явно тревожный характер, а значит, что-то где-то неподалеку шло не так. Но что?
По своему характеру Миша был веселым и даже беззаботным человеком. В том смысле, что большинство забот, от которых у других болела голова, не считал таковыми вовсе. Любимое его присловье было «Пропьем – наживем!». Это на русском. А на английском – знаменитая строчка из не менее знаменитой песни Боба Марли, гласящая Don’t worry, be happy! Тем не менее что такое опасность он понимал, дурного риска не любил, а своей чуйке привык доверять.
Каковая чуйка сейчас явно ему подсказывала, что пора принимать меры. Во избежание. Знать бы еще, какие именно…
Подумав пару секунд, он завел двигатель, сдал назад, затем воткнул первую передачу и выехал с территории за ворота. Если бы кто-то спросил Мишу, зачем он это делает, вряд ли бы у него нашелся вразумительный ответ. Захотелось.
Проехал с четверть километра до опушки близлежащего леса, остановился, не выключая двигатель. Прислушался. Птицы вроде поутихли. И тут, слева из леса выскочил здоровенный олень, в два прыжка перескочил дорогу перед самым носом вездехода и с треском скрылся в кустах справа. За ним – второй, чуть дальше по дороге. И третий. За оленями последовал медведь (Миша даже глаза протер, но медведь не растаял в воздухе, а вполне реально пропал между деревьями, подкидывая на бегу мохнатый бурый зад), две лисы, несколько зайцев и ежей и множество белок. Звери неслись так, словно под ногами у них в прямом смысле слова горела земля.
– Что за фигня? – удивился вслух Марочкин. – Пожар, что ли, где-то?
Он совсем было решил выйти наружу, чтобы непосредственно оценить характер и степень угрозы, но не успел. Тихо возник, усилился и накатился, казалось, со всех сторон низкий, на грани слышимости гул, от которого Мишу натурально затошнило. Пошла кругом голова. Перед глазами заплясало множество черных мушек.
«Только сознание потерять не хватало», – успел подумать Миша.
И тут толкнуло. Снизу. Раз и еще раз. Мише показалось, что вездеход подпрыгнул. С треском завалилось и упало поблизости несколько деревьев. Одно из них – высокая, старая, почти уже неживая ель легла поперек дороги, ломая ветви с пожелтевшей высохшей хвоей.
Он торопливо врубил заднюю, выехал из леса, развернулся носом к территории шахты БТП. И тут же увидел, как раскачивается верхушка башни над шахтой.
Зрелище было жуткое – громадное высотное сооружение накренилось влево, затем вправо и снова пошло налево. Металлический каркас пока держался, но с самого верха и с середины башни, словно осенние листья с дерева под порывом ветра, сыпались вниз падали и раскалывались об землю бетонные плиты, перекрытия, стекло, остатки оборудования и мебели и бог знает что еще.
Последовал четвертый толчок. Самый, как показалось Мише, сильный из всех.
Старый, и без того выщербленный асфальт впереди, метрах в семидесяти, вспучился и разошелся в стороны, словно дорогу вспорол гигантский невидимый консервный нож.
Трещина!
Она расширялась чуть ли не на глазах и далеко убегала вправо и влево, зацепив на своем пути с десяток берез и кленов, которые тут же упали, роняя с вывороченных корней комья земли.
И тут Миша Марочкин совершил один из самых смелых поступков в своей жизни. Он не знал, не видел, как быстро расширяется трещина, какой она глубины, и не мог точно определить уже имеющуюся ширину. Он лишь предполагал, что вряд ли больше полутора метров и, если разогнаться, вполне можно перепрыгнуть, потому что БТП, чья башня вот-вот рухнет под напором этого жуткого, невиданного на данной широте и долготе землетрясения, находится на той, другой стороне, а он, Миша, в кабине вездехода на этой, и там же, на другой стороне, глубоко под землей – его товарищи. Которые на него надеются и с которыми он должен держать связь.
