Вернувшись, я застал отпевание павших ново мучеников за православную веру. Большая братская могила была уже выкопана, где скоро и нашли упокоение погибшие в бою крестьяне и стрельцы без различия чина. Имя же их, ты господи веси.
Следующим делом был дележ добычи или как его называли казаки дуван. Я пользуясь правами командира заявил что в бою были все, стало быть и доля в добыче всем должна быть одинаковая. От захваченного на поле боя сразу отделили оружие и прочее военное имущество. Их мы с Анисимом объявили собственностью отряда и потому неделимыми. Прочее же решено было поделить. На поляне большой кучей лежала одежда и обувь содранная с трупов противника. Делили по жребию, для чего выбрали по два человека от стрельцов и от посохи. Одни выборные подошли к куче, и наобум вытаскивая из нее вещи, спрашивали вторых кому она будет принадлежать. Те, повернувшись спиной, чтобы не видеть чем именно они наделяют, называли имя счастливчика. После чего тот подходил и, забрав ему причитающееся, кланялся и благодарил за щедрость. Поскольку вещей было довольно много прошлись по списку не один раз. Кому-то в результате дележа досталась казачья свитка и украшенная страусовым пером шляпа, кому-то богатый жупан прорубленный в нескольких местах и перепачканный кровью . Кто-то обулся в щегольские сапоги из козлиной кожи, а кому-то достались башмаки с пряжками снятые с какого-то пикинера.
Я на дележ не обращал особого внимания, поскольку осматривал в это время захваченное оружие. Коллекция подобралась достаточно пестрая. Были тут и добротные мушкеты и простецкие самопалы. Богато изукрашенные турецкие пистолеты соседствовали с простыми кавалерийскими карабинами. Сабли же были просто на любой вкус: турецкие ятаганы и польские карабелы, немецкие шпаги и черкесские шашки. Разнообразные кинжалы всех размеров и фасонов. Одни были самого простого вида, другие радовали глаз прихотливой отделкой. Увы, того что я искал в груде оружия не оказалось. Что я искал? Ну, разумеется допельфастеры, уж больно привык я к таким пистолетам за время странствий и их потеря стала для меня настоящей утратой.
Пока я в компании Анисима предавался своему горю, причем стрелецкий сотник разумеется никакого горя не чувствовал, к нам подошли выборные занимавшиеся дележом. Оказывается, наши подчиненные при разделе нажитого непосильным трудом не забыли и про нас. Мне с поклоном была поднесена искусно расшитая драгоценным шитьем перевязь для шпаги и яркий плащ, на котором отсутствовала выдранная с "мясом" застежка - фибула. Анисим же стал обладателем ярко красного венгерского доломана с почти оторванным рукавом и коротких штанов из прекрасного голубого лионского бархата. Я, с интересом осмотрев доставшееся ему имущество, немедленно посоветовал носить получившийся комплект вместе и никак иначе.
В этот момент прискакал нарочный от Пожарского и попросил прибыть великого князя мекленбургского в его ставку, так что я так и не узнал что Анисим думает по поводу моего совета.
Вскочив на коня, к которому верный Казимир уже приторочил приватизированный мною "бастард" я отправился к князю. Уже собираясь войти в шатер я обернулся и глядя на оставшегося наружи литвина спросил, а что ему досталось при дележке трофеев. Тот в ответ только улыбнулся и поднял к небу глаза, дескать, вам ваше высочество лучше не знать.
В шатре князя собралось все командование ополчения, то есть народу было много. Одни как сам Пожарский были в полном боевом доспехе с головами покрытыми шлемами, другие в долгополых ферязях и высоких боярских шапках. Сразу было видно, кто побывал в бою, а кто смотрел издали. На мой перепачканный кровью и пороховой гарью камзол и помятую кирасу никто особого внимания не обратил. А сам Дмитрий Михайлович горячо меня поприветствовал и, обратившись к собравшимся сказал:
- Вот посмотрите, други мои, князь из немецких земель, а бьется за наше дело лучше многих православных. Если бы не он, не удержали бы, я чаю, ни арбатских ворот, ни чертольских.
- Благодарствую на добром слове, князь, а только не один я там был. Все вместе мы стояли и все вместе победили.
- Знаю что скромен ты, князь мекленбургский, не как иные иноземцы только и знающие как похваляться перед другими храбростью своей и хитростями военными. Однако, ведомо нам и то что ты из пушек сам стрелял весьма преискусно и с мечом бился на валах и иные хитрости придумывал, отчего многие вражеские воинские люди живота лишились. Но теперь скажи нам, как полагаешь, что гетман будет дальше делать.
- Ходкевич военачальник опытный, - задумчиво протянул я, - и больше в одну точку ломиться не будет. Полагаю, он атакует с другой стороны, а вот с какой ему атаковать способнее, то вам лучше знать, все же это ваша земля.
- Вот и я так думаю, - согласился Пожарский, - потому завтра мы все биться будем в Замоскворечье. Там гетман прорваться попробует.
- Ой ли, там князь Трубецкой с казаками стоит, вряд ли туда Ходкевич пойдет. Не больно то ему хочется меж двух огней оказаться! - возразил грузный бородатый боярин, подметающий пол рукавами ферязи.
- Не знаю, что там Трубецкой делает, а я пока ни одного его казака на поле боя не видел. - Возразил ему Пожарский.
Я, пока военачальники препирались, отошел назад к скромно стоящему в сторонке Минину и наклонившись к уху прошептал.
- Ко мне Ходкевич человека присылал, сулил, если я его пропущу в Москву, десять тысяч злотых. Я его послал, конечно, а только не предложит ли он кому еще эти деньги? Беда может быть.
Кузьма встревожено взглянул на меня и покивал в знак того что, дескать, понял, а я снова наклонившись спросил:
- А что с тем делом, о котором мы дорогой говорили?
- Сделано все князь, как договаривались, а только я в толк не возьму, как ты такое хитрое дело провести сможешь?
- То моя забота.
"Хитрое дело", о котором мы говорили с Мининым, пришло мне в голову еще во время похода на Москву. Наткнувшись во время одной из дневок на густые заросли сильно пахучей травы, я неожиданно вспомнил ее название. Бабушка моя называла его "дурманом" и было оно по ее словам очень сильно ядовито. Мысль, возникшая в связи с этим обстоятельством, была проста как три копейки. Заготовить возможно большее количество отравы и использовать его для приготовления пищи которую подкинуть осажденным в кремле полякам. Проделать это без помощи главного "поильца и кормильца" земского старосты Кузьмы Минина было решительно невозможно, поэтому я первым делом отправился к нему. Поначалу Минин отнесся к этой идее без энтузиазма, сама мысль о том чтобы испортить еду показалась простому русскому мужику кощунственной, однако я сумел его убедить. Когда мы взялись за практическое выполнение задачи, как обычно, всплыло множество подводных камней. Во первых цветение у растений только начиналось, а самым ядовитым в нем являлись семена созревания которых надо было еще дождаться. Во вторых для сбора нужен был определенный навык, не говоря уж о сохранении тайны, и кому попало, его было не поручить. И в третьих было неясно, какой именно продукт можно лучше и незаметнее отравить. Все эти вопросы были так или иначе решены хитроумным старостой и среди прочего в составе нашего обоза был неприметный возок груженый мешками сухарей. Теперь надо было как-то доставить сюрприз осажденным. Самым простым было подставить возок врагам во время вылазки. Продовольствие для них на вес золота, так что пусть тащат. Увы, после прихода ополчения и достопамятной схватки, когда я познакомился с "тушинскими казаками" Трубецкого, поляки сидели в кремле безвылазно экономя силы. Днем когда Ходкевич рвался к арбатским воротам, Струсь предпринял отчаянную попытку ударить ополченцам в тыл, но не преуспел. Несмотря на бившую с кремлевских стен артиллерию, войскам наших противников не суждено было соединиться. Напротив, специально выделенные на такой случай сотни дворянской конницы перехватили жолнежей Струся и многих порубили. Во всяком случае, обратно в кремль прорвался едва ли каждый десятый из принявших участие в вылазке. Во время всей этой неразберихи Минин просто забыл о нашем с ним тайном оружии, а ваш покорный слуга в это время находился на валу острожка, где размахивал на страх врагам длинной железякой.
