Мне предстояло где-то провести ночь, и я не стал долго раздумывать. Ночь стояла теплая, а мне было не привыкать спать на голой земле. В другое время я побоялся бы разбойников, но теперь, после того как в этом саду побывала храмовая стража, можно было не сомневаться: разбойники вернутся не скоро. Я напился из ручья, завернулся в плащ и прилег под деревом. Удивительно, но сон сразу смежил мне веки. Я спал крепко и проснулся только поздним утром…
Как только я объявился в претории, меня препроводили к отцу.
— Ты где пропадал? — спросил он строго.
Я молчал, не представляя, как ответить.
— Где ты был всю ночь? — повторил отец раздраженно.
— У женщины, — робко сказал я, понимая, что молчать дальше нельзя.
— У женщины? — удивился отец. — Когда успел найти?
— Она сама меня нашла…
— Понимаю… — улыбнулся отец. — Увидела молодого, красивого центуриона, прислала рабыню с письмом…
— Письма не было…
— Так проще, — согласился отец. — Кто она? Иудейка?
— Римлянка…
— В Иерусалиме не много римлян, — задумчиво произнес отец. — Я, возможно, ее знаю. Нет, не говори! — предупреждающе поднял он руку. — Иногда лучше не знать. На рассвете у меня был трибун Грат. Кто-то оклеветал тебя, сказав Грату: ты тайно посещаешь его жену. Трибун был в ярости…
Я, наверное, изменился в лице, потому что отец усмехнулся, поняв это по-своему.
— Я сказал трибуну, что он ошибается. Грат продолжал настаивать, тогда я спросил его, застал ли он тебя с женой? Он ответил, что нет. Я спросил, видел ли кто-либо, как ты входил к ней дом или выходил из него? Он снова сказал «нет». Послали за тобой. Тебя в казарме не оказалось, а центурион поведал, что ты каждую ночь проводишь вне претории. Я сказал Грату, что раз жена его дома одна, а тебя нет в казарме, ты просто не мог у нее быть. Он успокоился, даже повеселел. Я дал ему совет не верить клеветникам…
Я радостно вздохнул.
— Странные люди эти ревнивцы, — продолжил отец. — Безумие лишает их разума. Зачем ходить к достойным людям, обвинять их в несуществующих преступлениях, когда легко можно узнать правду?
— Как?
— Сам говорил, что к тебе подослали рабыню. Достаточно подвергнуть пытке рабыню Валерии…
— Ты сказал ему это?!
Отец удивленно посмотрел на меня.
— Я знаю Диану… — пробормотал я. — Она хорошенькая.
— Не думаю, что Грат станет портить свое имущество, — пожал плечами отец. — Рабыне достаточно показать плеть. Только если станет упорствовать… Жаль Диану, но она всего лишь рабыня… Хуже другое: из-за тебя мы пробудем в Иерусалиме лишние три дня. Мы могли отправиться в Кесарию на рассвете, вместе с Гратом. Пилат дал ему центурию в охрану. Теперь придется ждать, пока прокуратор завершит дела.
— Грат уехал один? — спросил я, замирая сердцем.
— Забрал жену и Акима. Отведет его в Кесарию.
— А Козма?
— Он мой пленник и будет постоянно со мной! — сердито сказал отец. — Мы с тобой должны беречь его, как себя. Консул не поверит мне, если я скажу, что фальшивые денарии не связаны с заговором. Козма подтвердит.
— Вдруг не станет?
— В Риме знают, как заставить говорить… Но не думаю, что дойдет до пытки. Козма — смелый человек, что сказал Пилату, повторит и Сеяну.
— Его накажут?
— Решать консулу, но, скорее всего, повесят. Он не римский гражданин, чтоб казнить мечом.
— Тебе не жаль его?
— С какой стати я должен жалеть врага Рима? — удивился отец.
— Он смел и достоин уважения.
— Смелый враг опаснее трусливого! Юлий Цезарь уважал Верцингеторикса, умного и храброго вождя галлов, но казнил его. Верцингеторикс залил Галлию реками римской крови. Врагов щадить нельзя!
— Козма не проливал крови.
— Он хочет потрясти основы нашей веры, вселить в сердца римлян непочтение к власти. Чего стоит армия, солдаты которой не боятся начальников? Если жители провинции перестанут бояться прокуратора, как управлять ею? Рим не выживет без своих провинций! Достаточно Египту перестать возить нам зерно, как мы умрем с голоду. Провинции перестанут собирать подать — нечем станет платить легионам. Мы веками завоевывали эти земли, тысячи солдат сложили головы за лучшую жизнь своих сограждан, что ж нам теперь: вернуться в Рим, тесниться в пределах Палатина и Капитолия, как во времена Нумы Помпилия? Миром правит тот, кто держит его в страхе! Величие Рима — в покорности народов. Козма хочет разрушить наш мир, он опаснее Верцингеторикса. Пилат только сейчас увидел опасность этой религии, хотя он обязан знать все, что творится в Иудее, — лицо отца стало жестким. — Ему нельзя управлять провинцией! Если иудеи в припадке фанатизма готовы идти на смерть, их можно перебить. Но если они заразят своей верой остальные народы… Не говори Пилату об этом! — отец сурово глянул на меня. — Я доложу Сеяну, пусть он решает.
— Консул будет недоволен нами. Заговора не открыли.
— Ты ошибаешься! — усмехнулся отец. — Что значит сотня-другая монет с неправильным профилем в сравнении с опасностью, которую несут такие люди, как Козма? Сеян поймет. У Рима есть время остановить эту заразу.
— Ты получишь награду?
— Сначала ты. Рим обязан тебе больше, чем старому префекту, — отец положил мне руку на плечо. — Благодаря тебе мы победили разбойников и пиратов, ты разыскал этого Козьму… Ты молод и не понимаешь, насколько удачлив. Жрецы не ошиблись: боги любят тебя! Как только вернемся в Кесарию, принесем жертвы Юпитеру и Марсу. Я горжусь своим сыном! — голос отца дрогнул. — Но все же прошу тебя, Марк, осторожнее! Любовь богов не беспредельна. Ночами ты ходишь один по Иерусалиму, а ведь тебя дважды хотели зарезать! Не знаю, что тебе эта женщина, но приказываю впредь ночевать в претории!
Я не мог сказать отцу, что ходить мне больше не к кому, поэтому молча кивнул.
— Идем к Пилату! — повеселел отец. — У претория собралась толпа, требуя в честь Пейсаха отпустить на волю одного из разбойников. Прокуратор просил нас присутствовать. Пора показать этим варварам славу Рима!
Мы вышли на широкий балкон, нависавший над улицей. При виде римлян толпа, теснившаяся внизу, зашумела. Пилат величественно поднял руку, давая знак молчать, и заговорил по-арамейски. Я понял, что он предлагает иудеям выбрать, кого миловать.
— Вар! Вар!.. — завопили в толпе.
Я плохо соображал в ту минуту — слова отца оглушили меня, но удивился, что иудейского разбойника зовут как римского легата, погубившего легионы Августа. Иудей с таким именем мог быть вольноотпущенником или сыном вольноотпущенника, но те гордились римским гражданством и дорожили им. Легионеров резали другие. Я не успел разрешить для себя эту загадку. Пилат нахмурился: выбор ему не нравился. Прокуратор заговорил, сердито бросая в толпу слова, видимо, перечисляя преступления Вара, затем произнес имя «Иешуа». В ответ толпа закричала, вздымая кулаки — неведомый мне Иешуа нравился иудеям не больше, чем Пилату Вар. Прокуратор сказал еще несколько слов, после чего толпа стала и вовсе бесноваться. Некоторые иудеи раздирали на себе одежды. Пилат плюнул и махнул рукой.
